Каждый житель Нью-Йорка знает, что скоро Новый Амстердам вырос в самое крупное поселение в провинции Новых Нидерландов. И с самого начала колонизации голландцы ввозили чернокожих рабов. Это было нормальным явлением – торговля «живым товаром» на пространствах между Западной Африкой, Бразилией, Карибами и Западной Европой была налажена отлично. Чернокожие выполняли самую тяжёлую работу: они рубили деревья, возводили стены, расширяли гавань, работали на плантациях и по дому.
Но не надо обходить молчанием факт, что первыми рабами в этих местах были рабы белые – так называемые, кабальные слуги. В эту категорию попадали осуждённые, а также английская или ирландская беднота, которая хотела переехать в Америку, но не имела на это денег. Эти люди, разорённые крестьяне и ремесленники, подписывали с предпринимателем контракт на возмещение его издержек по перевозке себя за океан с обязательством отработать на предпринимателя пять лет. Их привозили в Америку и продавали с аукциона. Зачастую, вследствие новой задолженности, кабальный слуга оставался в рабстве на второй и третий срок. Осуждённых в Европе преступников тоже продавали, только они должны были отработать уже семь лет. Регулярная торговля законтрактованными слугами велась в течении XVII–XVIII веков и постепенно потеряла значение только с развитием работорговли африканцами.
В XVIII веке провинция Нью-Йорк росла и развивалась, а основными занятиями колонистов по-прежнему, как и встарь, оставались заготовка леса и сельское хозяйство в долине реки Гудзон и на острове Лонг-Айленд. Историки сообщают, что в 1703 году почти на каждую вторую нью-йоркскую семью работал хотя бы один раб. При этом в 1720 году количество чернокожих рабов доходило до 16% всего населения: в Нью-Йорке было больше рабов, чем где-либо севернее.
После восстания чернокожих рабов в 1741 году в Нью-Йорке стало набирать силу аболиционистское движение, и в 1827 году рабство было окончательно отменено. Но и в 1850 году рабы Нью-Йорка всё ещё трудились на своих хозяев: даже в годы Гражданской войны город оставался главным коммерческим портом для рабовладельческого Юга – «Чёрным портом».
А сейчас капитан Мюр, как гостеприимный хозяин, рассказывал своим пассажирам о славном городе Йорке, к которому подходил «Нептун»:
– Вон на юго-западе – остров Статен, мы его почти прошли… А сам Йорк лежит на острове Манхэттен… Его купил у индейцев буквально за связку бус голландский колонист Петер Минёйт. Сейчас это считают большой прозорливостью, а я так скажу – обмишулили дикарей, а те уши-то и развесили… Клянусь овсяной лепёшкой! Делавары, которые тогда тут жили, называли свой остров «манна-хатта» – «холмистый остров». Остров узкий и длинный, что твой корабль, с левого борта его омывает река Гудзон, а с правого – река Ист-Ривер. А вокруг Манхэттена – фермы, махонькие посёлки и появился даже на Лонг-Айленде ещё один городишко – Бруклэнд, аккурат на месте голландской деревни Брейкелен. А что? Дистанции тут огромные, и люди охотно бросают якорь.
Войдя в реку Гудзон, джентльмены увидели дымные костры на западном берегу.
– Это индейские костры вокруг вигвамов на побережье Нью-Джерси, – сказал капитан Мюр. – А вигвамы их лепятся поближе к берегу. Хоть у краснокожих и есть множество потаённых троп в лесу, а всё одно, по большей части они передвигаются по воде, на пирогах или, по-другому, на каноэ. И эти лодки, выдолбленные из цельного ствола дерева или сделанные из каркаса и берёзовой коры, бывает, вмещают в себя до дюжины смельчаков. И несутся они себе в бурных речных стремнинах – даром, что вода пресная. Ну, пойдёмте собираться, я с вами вместе ошвартуюсь сегодня на берегу.
И капитан Мюр привёл джентльменов в гостиницу «Золотая корона».
****
Капитан стоял перед конторкой гостиницы и ждал хозяина, которого всё не было.
Перед глазами капитана, на стене, висели плохонькие картинки – это неизбежное украшение постоялых дворов всего мира, эта неизъяснимая услада для глаз любого скучающего путешественника, желающего хоть как-то скоротать время. На здешних картинках, наивных и дурно сделанных, были изображены скачки с препятствиями, и капитан подумал, что их гостиницу содержал англичанин.
От нечего делать он облокотился на конторку всем телом, лёг на неё локтями и грудью, постоял там некоторое время в задумчивости, потом почесал правое ухо, зевнул и непонятно почему обернулся. К своему удивлению капитан заметил, как резко за его спиной запахнулась дверь, ведущая куда-то в глубину дома. Дверь запахнулась, но не до конца – осталась небольшая тёмная щель, из которой на него смотрели чьи-то глаза. И капитан почему-то сразу решил, что за этой дверью, в темноте, стоит женщина, и что она молода и хороша собой.
Он улыбнулся, как мог обворожительнее, поклонился и сказал:
– Я жду хозяина, мадам. Вы не знаете, где я его могу найти?
Тут дверь закрылась окончательно, и он остался один, недоумённо рассмеялся и пожал плечами. Спустя некоторое время пришёл хозяин.
Он был невысок и приземист настолько, что голова его, казалось, сливалась с плечами, к тому же она сидела на его теле несколько боком, вроде как тот постоянно прислушивался к чему-то. Черты лица хозяина были оплывшие, рот узенький, и только маленькие настороженные глазки выдавали силу и твёрдость его характера.
Весь лучась привычной улыбкой, хозяин спросил у капитана, чем он может ему служить.
– Мы с друзьями хотели бы посидеть и выпить где-нибудь вечером, – объяснил капитан и спросил. – Не знаете ли вы в городе какое-нибудь приятное место? С музыкой.
– Единственное в городе приятное место с музыкой – это заведение напротив, – ответил хозяин. – И там сегодня как раз поёт несравненная Норма Джин. Очень рекомендую.
– Несравненная? Вот как? – капитан поднял брови и пошутил: – Имя у неё, по крайней мере, привлекательное.
Он поблагодарил хозяина и прошёл в таверну. Спустя некоторое время он опять вошёл в гостиницу и поднялся наверх.
– Господа моряки, – сказал он доктору и мистеру Трелони. – Мы сегодня вечером идём в таверну напротив слушать несравненную, так её здесь все называют, Норму Джин. Она певица.
– Я согласен! – крикнул доктор со своей кровати. – Очень приятное имя!
– Давайте сходим, конечно, – отозвался мистер Трелони из кресла в углу. – Но думаю, после чернокожей Молли нам уже никто не сможет понравиться…
По лицу капитана скользнула тень. Он помрачнел и остаток дня был молчалив.
****
Зал той таверны, куда вечером пришли джентльмены, был довольно большой, ясно освещённый толстыми свечами, которые потрескивали в кованых потолочных светильниках.
Здесь царил запах рома, топлёного жира, жареной оленины и, конечно же, рыбы. В середине зала, у стены, была сколочена дощатая сцена, или даже не сцена, а низкие подмостки. Вокруг них стояли столы, за которыми сидели, в основном, мужчины, – иные даже в париках, – женщин было мало. Мужчины громко разговаривали, много курили, по залу сновали слуги. Потом на сцену вышли музыканты. Разговоры смолкли, все повернулись к сцене.
