Миссис Аэртон оправилась от замешательства и поспешила спросить:
– Так какие цветы вам нужны?
– О! Я, право, не знаю, – смутился доктор. – Это цветы для нашего капитана. А вот какие – я почему-то не спросил…
– Сейчас самый сезон роз, – ответила хозяйка. – Я попрошу садовника срезать вам розы. Денег мне не надо – я всегда рада оказать любезность соотечественнику.
Доктор Легг встал и поклонился.
– Не хотите ли чаю? – спросила миссис Аэртон, она тоже встала.
Доктор Легг отказался, опять учтиво поклонившись. Миссис Аэртон вышла, но вскоре вернулась в своё кресло.
Заговорили о погоде, и миссис Аэртон сказала, что лето в Нью-Йорке влажное и жаркое, а зимы холодные. Потом она замолчала, задумавшись, играя сложенным веером, который она в рассеянности взяла в руки. Беседа не клеилась до тех пор, пока доктор не догадался спросить у неё о цветах. Хозяйка, словно обрадовавшись, заговорила с воодушевлением о своём увлечении. Мистер Аэртон за всё это время не произнёс ни слова. Он сидел, покачивая ногой, казалось, что беседа жены и позднего гостя его чем-то забавляет.
Наконец, вошёл чернокожий садовник с большим букетом белых и красных роз, и по гостиной поплыл сладостный аромат. Доктор поспешно принял букет и стал горячо благодарить хозяев, потом раскланялся и вышел, провожаемый слугой.
Когда дверь за доктором Леггом закрылась, миссис Аэртон швырнула веер на столик, повернулась к мужу и воскликнула с сердцем:
– Ах, как же я вас ненавижу!
****
Доктор Легг и Платон поспешили с букетом к таверне. Они успели вовремя – к последней песне. Раздались аплодисменты, и в этом шуме и грохоте сдвигаемых стульев капитан подошёл к Норме Джин с розами. Она посмотрела на него прозрачными русалочьими глазами, взяла цветы и сказала:
– Я живу в «Золотой короне» в пятнадцатом номере. Жду вас у себя через полчаса.
Капитан вернулся за столик к доктору и сквайру и сообщил, что он сейчас уйдёт и вернётся ли ночевать – не знает. Джентльмены многозначительно заулыбались.
Певица ждала капитана, стоя у своей двери в полумраке коридора. За её спиной из комнаты лился золотистый свет от нескольких свечей, горящих в канделябре. Капитан видел только её силуэт: в следующий миг она спиной прислонилась к проёму и склонила голову. Капитан подходил и перебирал в уме слова, которые хотел бы сказать ей, но слова были немы, затасканы и стёрты. Не в силах произнести ничего, не в силах даже разжать зубов, капитан наклонился к руке Нормы и прижался к ней губами и лицом. Потом она взяла его за руку, и они шагнули в номер. Здесь пахло розами.
Норма крепко прижала ладони к груди капитана, и тут же села на диванчик, откинулась на спинку и посмотрела на него. В её глазах почему-то была мольба и невыплаканные слёзы. Потом она сказала тихо:
– Я влюбилась в тебя с первого взгляда. Ты стоял ко мне задом. Там, перед конторкой.
– О! – удивился капитан и поднял брови. – Это была ты.
– Ты стоял ко мне задом, – повторила она, словно не слушая его, и добавила: – У тебя божественный зад.
– Глупышка, – ответил капитан, смутившись. – У бога нет зада.
Она первый раз за всё время улыбнулась. Улыбка вышла скомканная, недоконченная, потом она сказала:
– А у тебя есть. И он божественный. Я поняла это сразу, и с тех пор меня словно ослепляет весенний ливень. Струи хлещут в лицо… Я не могу дышать. Я вот-вот умру или покроюсь цветами.
Капитан смотрел на неё из-под ресниц совершенно хмельным взглядом: она была откровенна, говорила, не стесняясь, то, что думала, что чувствовала. Капитан показался себе рядом с нею сухим, грубым и жалким. Он нагнулся, притянул её к себе, чувствуя лёгкое головокружение сродни дурману опьянения, и тут же понял, что боится её раздавить. Она была хрупка, как китайская фарфоровая статуэтка – он видел такие ещё мальчишкой.
– Обними меня, – попросила она, и её плечи и грудь качнулись к нему.
Он ощутил её дыхание, – приливы и отливы её тела, – и глянул в её запрокинутое лицо. Она улыбнулась одними губами и прижалась к нему.
Капитан успел подумать, что всё в ней было тайной и волнующим призывом.
И тут, словно какая-то сила потянула его куда-то вверх. Кровь забилась, запульсировала у него в жилах, и скоро затопила его всего, всего с головой, и вот уже мятущийся, бурлящий поток понёс его всё выше и выше, и он отдался этому потоку, опять став первобытным, диким охотником в ту древнюю тёмную пору, когда на земле ещё не было ничего – ни счастья, ни мук, а было лишь одно таинство стенающей плоти.
****
Под утро их разбудил громкий стук в дверь.
Капитан быстро повернулся, сунул руку под подушку – пистолетов там не было. Он вспомнил, где находится, и глянул на Норму. У той на лице было написано смятение и неподдельный испуг. Она вскочила с кровати, накинув на себя халат, и подбежала к двери. За дверью сказали, что это полиция. Норма ответила, что сейчас оденется, и посмотрела на капитана. Тонкими хрупкими пальцами она держалась за полы халата, судорожно стискивая его на груди, в расширенных её зрачках полыхала тревога.
– Я не знаю, что это, – прошептала она. – Поверь!
– Я верю, – сказал он и стал быстро одеваться, поглядывая на окно.
– Беги, – повторила она. – Я не знаю, что это, но беги…
Дверь уже ломали. Капитан подошёл к окну и выглянул: этаж был первый, но высокий, внизу он увидел крыши каких-то пристроек, сараев, всё это терялось в густой зелени тёмной ещё улицы – уйти по этим крышам было легко.
Норма бросилась к двери, раскинув руки, словно хотела закрыть её своим телом, но створка внезапно распахнулась, вырвав щеколду. В комнату ворвался мужчина и отпихнул Норму с дороги. Капитан, который уже сидел на подоконнике, свесившись наружу, услышал шум падения девушки, нахмурился и повернул обратно. Он спрыгнул с подоконника и шагнул в комнату, кулаки его были сжаты. Его тут же окружили вооружённые люди, выкрутили ему руки, и мужчина, который ворвался первым, стоя перед ним и глядя в лицо с высоты своего роста, произнёс:
– Констебль, арестуйте этого человека! Он убийца и пират.
– Слушаюсь, мистер Аэртон, – отозвался неприметный господин, он подошёл к капитану и сказал механически, как-бы нехотя: – Мистер, не знаю, как вас там… Вы арестованы.
Мистер Аэртон повернулся к Норме, которая уже поднялась и стояла, спиной привалившись к стене.
– Тварь! Низкая продажная тварь! Я вытащил тебя из-под матросов, – зашипел он, и рот его зазмеился на перекошенном лице. – Я отмыл тебя и поднял до себя!
Он хотел ещё что-то сказать, но захлебнулся ненавистью и закашлялся. Сглотнув мешающий комок в горле, он растянул губы, пытаясь изобразить улыбку, и как мог спокойнее продолжил:
– Ты сама приползёшь ко мне на коленях, умоляя, чтобы я взял тебя обратно. А я ещё посмотрю.
