Мистер Трелони как-то сразу сник и покосился на Платона. Некоторое время сквайр молчал.
– Придётся сделать вид, что мы разыгрываем Платона, – наконец, неловко ответил он и поспешил объяснить больше, кажется, для самого Платона: – Во-первых, Платон – чернокожий, во-вторых, он самый привлекательный приз из всех нас.
Платон сидел молча, время от времени поводя глазами то на одного, то на другого джентльмена: кажется, он ничего ещё не понял, потому что не знал, что такое лотерея.
– Отлично! – сосредоточенно сказал доктор, он опять сел, уже явно обдумывая что-то. – А потом, когда Платон умрёт…
– Как умрёт? – перебил доктора мистер Трелони оторопело.
– Обязательно, старина! Это я устрою, – скороговоркой ответил доктор, он лихорадочно затеребил свой рыжий бакенбард, потом спросил с вызовом: – Вы же не хотите оставить его в рабстве?
Сквайр отрицательно замотал головой, он был ошеломлён и во все глаза смотрел на доктора.
– Платон умрёт обязательно, – пообещал доктор, потирая руки от удовольствия, и добавил: – Правда, не по-настоящему.
– О!.. Но как же тот бедняга, который его выиграет? – ошарашенно спросил сквайр.
– Ерунда! – отмахнулся доктор: он уже всё решил, и с каждой минутой ему нравилось предложение сквайра всё больше и больше. – Этому бедняге мы вернём его деньги. И он ещё и выпьет за наш счёт.
Тут доктор посмотрел на сквайра обрадованно и воскликнул:
– Ха! Да я уверен, что он будет просто счастлив!
– Прекрасно! Теперь нам нужны билеты, боксёры и ринг, – мистер Трелони хлопнул в ладоши, а потом проговорил как-то в некоторой растерянности. – Всего ничего.
– Вот мои часы и цепь, – произнёс доктор. – У меня ещё и кое-какие монеты есть.
Он решительным жестом достал из кармана свои золотые часы, положил их на стол, потом снял с шеи цепь.
– А вот – мои, – поспешно сказал мистер Трелони, производя те же манипуляции.
И джентльмены стали обсуждать план своих дальнейших действий.
****
Глава 5. Как Платона разыгрывали в лотерее
Официальная история лотереи, дорогой читатель, началась в 1466 году, когда вдова фламандского художника Яна ван Эйка в бельгийском городе Брюгге смогла таким образом распродать картины покойного мужа. Вырученные деньги пошли на финансовую поддержку малоимущих горожан. Так рассказывает История, хотя История, как вы сами знаете, дама противоречивая: сегодня она говорит одно, завтра – совершенно другое.
Может это кому и неудобно, зато очень по-женски…
Да что там История, если даже современные лингвисты так и не договорятся до сих пор между собой, откуда и как произошло слово «лотерея». Кто говорит, что это франкское слово «жребий», которое со временем трансформировалось в английское слово «доля», а кто утверждает, что слово голландское или даже итальянское. Скорее всего, правы и те, и другие, ведь слово зародилось давно и, наверное, во всех странах сразу, поскольку испытывать свою судьбу человечество стало ещё на заре цивилизации.
Так что идея лотереи, предложенная мистером Трелони, не была чем-то таким исключительным и из ряда вон выходящим.
Поэтому на следующий день, несмотря на гнетуще дующий ветер, на самой широкой тогда улице города Нью-Йорка, которая называлась Бродвей, появилась процессия…
…каждый американец знает, что Бродвей возник ещё до того, как на Манхэттен ступила нога бледнолицего. По словам археологов, нынешние очертания знаменитого проспекта повторяют исконную индейскую тропу, которая связывала южную и северную части острова: путникам, идущим по холмистому ландшафту, приходилось держаться узкой лощины.
Каждый американец знает, что когда сюда пришли голландцы, то значение дороги «север-юг» сразу возросло. Она соединила два первых европейских поселения на острове – Новый Амстердам и Гарлем. Потом туземное название Виквасгек заменили на название «Господская улица» (Heere Straat), видимо, как более приемлемое. А после того, как Новый Амстердам стал Новым Йорком, на карте и появилось нынешнее громкое имя – «Широкая дорога»…
Итак, на Бродвее появилась процессия. Впереди процессии шёл литаврист со своими котлообразными литаврами. Он с большим искусством бил палочками в литавры одиночными ударами совершенно умопомрачительный, не иначе как, африканский ритм, периодически вставляя в него тремоло огромной частоты, напоминающее раскаты грома. Эти звуки достигали градаций от едва слышных до оглушительных и будили в крови древние забытые человеческие инстинкты.
За литавристом торжественным шагом выступал глашатай, который в перерывах между громом литавр начинал выкрикивать текст объявления, говорящего, что через два дня в городе состоится боксёрский поединок, билеты на который будут участвовать в розыгрыше лотереи, причём во время поединка публике будут предлагаться крепкие напитки, а все боксёры, желающие принять участие в поединке, будут пропускаться бесплатно, и что разыгрываться в лотерее будет непревзойдённый маг и боксёр с Мавританского берега Слоновой Кости.
Главное действующее лицо, – до пояса обнажённый, несмотря на плохую погоду, Платон, в руках которого было деревянное копьё, увешанное какими-то погремушками, – шёл позади глашатого и то, что он вытворял, совершенно не поддаётся описанию, хотя попробовать можно.
Платон стал ещё выше ростом и ещё чернее кожей, Платон гордо раздувал широкие ноздри, Платон сверкал белками глаз и ослепительно сиял зубами, Платон строил устрашающие рожи окрестным кумушкам, которые высыпали на улицу при первых звуках литавр, а перед их мужьями он напрягал могучие бицепсы и поворачивался направо и налево, показывая товар лицом.
Более того, Платон неожиданно начинал подпрыгивать, потрясая копьём и улюлюкая, причём подпрыгивал он неустанно, взлетая чуть ли не над головами окружающих, с лёгкостью, которую трудно было предположить в таком мощном теле. Ещё Платон время от времени, откинувшись назад всем телом, выкрикивал в воздух что-то протяжное и ужасно мелодичное на своём непонятном языке – и эти звуки завораживали и потрясали. В них чувствовалась сакральная истина и вековая мощь давно вымерших и утраченных цивилизаций.
За Платоном шли доктор Легг и мистер Трелони, которые, придерживая от ветра треуголки, раскланивались с потенциальной публикой самым галантным образом. За ними за всеми бежали мальчишки, иногда выскакивающие вперёд: мальчишки свистели, вопили, а те, у кого были шляпы, подбрасывали их вверх, чтобы потом ловить их, унесённые ветром, толкаясь, внося смятение и разброд в ряды любопытствующих горожан, стоящих по обе стороны улицы и глазеющих на процессию.
Между тем, погода стремительно портилась. Вскоре Гудзон и Ист-Ривер вышли из берегов: тёмная вода в них поднялась и хлынула на близлежащие улицы. Но дождя, как ни странно, не было. В воздухе висело тягостное, гнетущее напряжение, и всем в Йорке казалось, что если бы грянул ливень – шторм сразу бы стих.
