Сильвия к гостям так и не вышла, а впрочем, те скоро откланялись. Их проводили до дверей хозяйка и сквайр, который решил ещё задержаться.
Первым в двери вышел Платон и встал в отдалении. Капитан поцеловал хозяйке руку и двинулся в двери. И тут он был схвачен за рукав доктором Леггом.
– А вы все заметили, как наш Платон держал себя сейчас за столом? – спросил доктор шёпотом. – Как лучший отпрыск знатного рода. Словно бы он всю жизнь только и делал, что сидел за светским обедом.
– Да, я обратил внимание, – ответил мистер Трелони тоже шёпотом. – Тут явно есть какая-то тайна.
– Я всегда это говорил, – сказал доктор со значением.
Он отпустил рукав капитана и вышел.
****
Первое, что сделал капитан в своём номере – он сорвал с себя жюстокор, яростно швырнул его на пол и стал топтать ногами. Потом взял со стола кувшин и вылил из него себе на голову всю воду.
– Больше никогда в жизни! – воскликнул он с сердцем, и мокрое лицо его скривилось, как в дурном зеркале.
Капитан был в бешенстве: с этими завитыми волосами он вёл себя, как последний мальчишка! А между тем, Сильвия к ним за целый день так и не вышла!.. Ах, какой же он был идиот! Как она, наверное, веселилась!
Ночью капитану приснился сон, что шёл он по широкому горному склону, отвесно обрывающемуся в воды какой-то бухты, с посохом и маленьким узелком со всеми своими пожитками. Слева громоздились утёсы, на которых корёжился под снегом чахлый стланник, мужественный и упрямый, как все северные деревья. Было зябко, ветер пронизывал до костей, а ног своих он не чуял, едва двигая их в мокрых горских башмаках из оленьей кожи.
«Вот сейчас за этим поворотом я лягу в снег, накроюсь плащом и, наконец-то, усну», – подумал он. Тут, повернув за гору, он увидел заросли вереска: до самого горизонта из-под снега щетинились розовые, белые и лиловые кусты.
И тогда он вспомнил, уже просыпаясь, что верески всегда в цвету, не смотря на любые морозы, потому что никогда не сдаются.
****
Спустя какое-то время они объявили о своей помолвке – Джордж Трелони сделал миссис Гертруде Трелони, вдове своего брата, предложение руки и сердца, которое было с радостью принято. И все их поздравили от всего сердца, хотя несколько недоумённо, и было от чего.
…каждый англичанин знает, что раньше в Англии брак мужчины на вдове своего покойного брата считался действительным, и такие браки встречались довольно часто, но он считался действительным только до тех пор, пока кто-нибудь из супругов или из их родственников, или даже совершенно постороннее лицо не требовал этот брак аннулировать.
Каждый англичанин знает, что угроза внезапного расторжения таких браков дамокловым мечом висела до 1835 года, когда на подобные родственные браки всё-таки был введён категорический запрет, который сохранялся до 1921 года…
Но всё же, несмотря на это, новобрачные были счастливы. Вскоре в интимной беседе с миссис Уинлоу, своей приятельницей, миссис Трелони сказала:
– Ты представляешь, Сара, оказывается, Джордж любил меня все эти годы, любил и молча скрывал это. И он такой нежный.
Здесь сорокалетняя Гертруда Трелони покраснела и многозначительно умолкла. Сара Уинлоу взяла её за руки, посмотрела в её глаза своими расширившимися тёмными зрачками и сказала, слегка пришепётывая от волнения:
– Ах, дорогая, как это романтично! Я от души желаю тебе счастья!
Подруги стали пить чай, потому что настало время «five o'clock» («файф-о-клок»). Этим термином, который вошёл даже в языки других стран и который означает пятичасовой чай, англичане называют чаепитие между ланчем (вторым, более плотным завтраком) и обедом, который в середине XVIII века происходил в 2 часа дня, но потом всё более и более отодвигался на вечернее время.
И сейчас дамы чинно пили чай, и тишину в гостиной не нарушало даже малейшее позвякивание ложечки. В этой тишине миссис Уинлоу подумала в который раз, что безумно завидует подруге, и, если сейчас назвать вам причину этой зависти, вы очень удивитесь, а может быть, и не удивитесь – всё зависит от ваших жизненных обстоятельств.
****
Дело в том, что Сара Уинлоу, прекрасная женщина сорока пяти лет, добрая христианка и примерная прихожанка церкви страшно завидовала своей подруге потому, что у той давно умерли её родители.
Давнее замужество миссис Уинлоу закончилось быстро – муж её, очень хороший, между прочим, человек, умер рано, и ей ничего не оставалось делать, как вернуться в отчий дом. Вскоре умер и её отец, а замуж она больше уже не вышла, и получилось так, что миссис Уинлоу всю свою жизнь прожила с матерью – женщиной властной, самолюбивой и эгоистичной. Эгоизм той выражался в следующем: матушка миссис Уинлоу всё делала ради любимой дочери, но интересы этой дочери она определяла сама, начиная от выбора платьев и причёсок и заканчивая подругами и теми мужчинами, которые сначала ещё ухаживали за молодой вдовой.
Нельзя сказать, что Сара Уинлоу была совсем уж бесхарактерной женщиной, нет. Когда её мать выражала очередное недовольство поклонником миссис Уинлоу, которых, надо признаться, водилось не так уж и много, молодая Сара выражала бурный протест. У них с матерью дело доходило даже до крика, после которого старшая миссис Уинлоу приглашала доктора, а потом сидела целыми днями в гостиной, пила капли и громко стонала на весь дом, а если и ложилась в постель, то оставляла дверь в свою комнату открытой и опять громко стонала. Когда очередной знакомый Сары Уинлоу сам собой куда-то испарялся, всё шло по-прежнему.
И теперь, когда мать миссис Уинлоу превратилась в маленькую и горбатенькую старушку, у которой слезились подслеповатые глазки, а во рту не было ни одного зуба, миссис Уинлоу сама как-то незаметно состарилась, и вопрос об очередном знакомом навсегда отпал. К тому же старая леди, как это часто бывает со стариками, совсем потеряла память и нуждалась в постоянном присмотре.
Старушка потеряла память, но не потеряла характер: она по-прежнему сидела в своём кресле и по-прежнему пила капли, всем своим видом выражая скорбь по поводу того, что дочь поздно вернулась от единственной подруги, или что прислуга ей нагрубила.
Если реальных поводов не было, то их находил старческий склероз: через определённые промежутки времени, как по ритуалу, но всегда неожиданно, старшая миссис Уинлоу предъявляла дочери очередную претензию. Она громко и гневно выговаривала дочери своё возмущение и уходила, хлопнув дверью, предоставляя ей выбор – бежать по коридору за матерью, пытаясь объясниться, или остаться в комнате и плакать.
Главное, что мать миссис Уинлоу не была «синим чулком». По молодости у неё водились поклонники даже при жизни мужа, потому что женщина она была яркая, натура артистичная, характер имела весёлый и к посторонним – добрый и снисходительный. Только не по отношению к дочери: маленькая, а потом и взрослая Сара своей строгой матери всегда что-то была должна.
