– А вы нам покажете это место? – быстро спросил Платон, поймав вопрошающий взгляд капитана.
– Нет… Я уже очень стар и не дойду туда, да и не доеду… Найдите себе проводника из чернокожих охотников… Или из темнокожих кочевников.
И он, как мог, объяснил Платону, как найти эти скалы.
Когда Платон, капитан и доктор Легг вернулись на место своей стоянки, все уже легли, кроме вахтенного. Даже Бонтондо угомонился и сладко посапывал, завернувшись в свою рыжую аббу. Платон отдал распоряжения на завтра. Скоро у английского костра все уснули и спали до самого утреннего намаза.
Ночью капитану приснился сон: чёрный матовый диск солнца ослепительно сиял у него над головой. Дэниэл стоял на песке и смотрел на казнь.
Осуждённых было много. Они, со связанными за спиной руками угрюмо и безропотно сидели на песке в ожидании своей участи. Вот двое лихих молодцов – Дэниэл знал почему-то, что это подручные палача – схватили ближайшего связанного человека и потащили к палачу. Палач, могучий молодчик с обнажённым торсом и замотанным тагельмустом лицом, стоял, ожидая, широко расставив ноги. Сложенные по-хозяйски, похожие на два прокопчённых окорока, сильные его руки мощно покоились на его груди.
Осуждённый, полностью утратив волю, вяло переставлял ноги, казалось, его тело двигается само по себе, покорно и механически. Палач дал знак, его подручные бросили осуждённого на колени и отошли. И тогда палач размахнулся и ударил осуждённого кулаком в левый висок. Тот упал на землю, а палач, перевернув осуждённого на спину, вытащил из-за пояса короткий меч и одним ударом рассёк ему горло. Потом вспрыгнул казнённому на живот и начал топтать его.
При каждом прыжке палача из шеи казнённого била струя крови, и скоро её натекло очень много вокруг гладкого, почти круглого и плоского камня, возле которого всё и свершилось. Крови было так много, что Дэниэлу показалось, что это весеннее половодье окружило плоский камень, и что скоро эта чёрная бархатная вода подхватит камень, и его, и всех остальных, и понесёт прочь…
В ужасе он закричал и проснулся.
****
В следующие три дня пути караван настиг злой ветер хамсин. А началось всё сказочно прекрасно…
Около полудня, когда все путники притаился в тени шатров, пережидая бесконечные часы дневного зноя, в раскалённом воздухе пустыни раздались чарующие звуки. Звуки были высокие, певучие, с сильным металлическим оттенком. Сама пустыня была безмолвна, а звуки летели и таяли в её раскалённой тиши, они, раздаваясь словно бы ниоткуда в полной неподвижности воздуха, возникали где-то вверху и пропадали в жёлтом песке, и мистеру Трелони скоро стало казаться, что это джинны пустыни поют разными голосами, то нежными и радостными, то резкими и тоскливыми. Он никогда в жизни не слышал ничего подобного, но люди в караване заволновались и забегали.
На лицах караванщиков, рабов-погонщиков и торговцев была написана паника. Погонщик без левой руки, единственный из всех, одинаково замотанных до самых глаз, кого доктор ещё как-то различал, что-то закричал ему.
– Пески поют, – повторил Платон его слова. – Пески поют и зовут ветер… И с ним прилетит и смерть Гуанаби.
В раскалённом воздухе уже слышалось приближение чего-то нового и ужасного. Платон вместе с Бонтондо забегали по лагерю, раздавая указания.
В первый день ветер был едва заметным, и караван ещё упрямо шёл куда-то почти без стоянок. На второй день ветер стал сильнее. В воздухе понеслась едва заметная глазу, тонкая, едкая пыль, проникающая во все поры кожи. Караван стал готовиться к страшному.
И подул хамсин воздухом сухим и горячим, как из печи. Уже через час доктор Легг понял, что у него наступило нервное напряжение: ему нестерпимо хотелось вскочить и куда-то бежать, что-то делать, размахивая руками, сейчас же, немедленно, а потом надрывно кричать, трясти кого-то и тащить за собой. Когда он краем уха услышал шум, и, приподняв накидку, увидел, как кто-то из караванщиков побежал, как его догнали и потащили назад, и впихнули в общую кучу, лицом вниз, остервенело, не глядя куда, лишь бы побыстрее – доктор Легг понял, что нервное напряжение охватило и других.
Потом у него пересохло во рту, началась головная боль, а следом пришло головокружение. Доктор почувствовал, что он теряет сознание, но тут его затрясли чьи-то руки, кто-то подлез к нему под накидку и голосом капитана прохрипел в самое ухо:
– Ну, как вы здесь, доктор?
И ко рту доктора, стукнув его по зубам, приникло горлышко бутылки. Доктор хлебнул, едва не выпустив накидку и с радостью понял, что в бутылке находится ром.
– Я проверяю всех наших, – прохрипел капитан невнятно. – Платон говорит, хамсин будет дуть ещё день. Этот ветер дует только три дня и только в ближайшие пятьдесят дней от весеннего равноденствия… Так что нам особенно повезло.
И они пролежали, уткнувшись в верблюжьи бока, ещё целый день, а когда буря стихла, и люди встали, на песке осталось лежать несколько бездыханных тел. Это были местные жители – англичане все были живы. Похоронив погибших, караван снова пошёл вперёд.
Вечером опять все встали на ночлег, опять стали готовить ужин, а ближе к ночи у костра началось самое интересное – вечерние разговоры: матросы спрашивали у Бонтондо про джиннов, а Платон переводил.
– Всемогущий Аллах создал кель-эс-суф, – «людей пустоты», джиннов, – из огня без дыма, из знойного дыхания пустыни. Джинны-демоны похожи на нас, – рассказывал Бонтондо, величаво разводя длинными руками. – Они смертны, хотя и могут жить многие сотни лет… Они нуждаются в пище… Они даже могут сочетаться браком – друг с другом или с людьми. Но во многом, однако, они превосходят человека: джинны способны летать, проникать глубоко под землю и под воду, они могут становиться невидимыми, оборачиваться в различных людей, животных и даже в растения.
– А они добрые или злые? – спросил Дик-Брусок, нескладный, но сильный матрос с очень длинными руками и вытянутым плоским лицом, за что он и получил своё прозвище.
Платон перевёл его слова.
– Джинны могут быть и добрые, и злые, – терпеливо пояснял Бонтондо. – Добрые джинны приняли ислам, а злые… Тьфу-тьфу!.. Злые остались неверными, однако человеку следует опасаться коварства и тех, и других… Джинны подстерегают человека на каждом шагу и готовы напакостить ему всегда-всегда.
Голос Бонтондо был тих и торжественен, чувствовалось, что это тема ему самому чрезвычайно интересна. В свете костра чёрное выразительное лицо его то хмурилось, то таращилось, то улыбалось, то испуганно поводило глазами. Вскоре к костру подсели все, кроме мистера Трелони, конечно. Он разделся у себя в шатре и лёг, но ему было всё слышно.
– Самых свирепых шайтанов называют маридами, их следует остерегаться особо, – продолжал Бонтондо. – Кроме них очень кровожадные и зловредные – демоны-ифриты. Это то ли злые духи, то ли призраки умерших… Тьфу-тьфу!.. А на кладбищах и в других заброшенных пустынных местах обитают волосатые оборотни гули. Вот эти завсегда готовы сожрать одинокого путника… Так что прежде, чем зажечь огонь в очаге или достать воду из колодца, следует попросить у Аллаха защиту.
