Мистер Трелони вместе с доктором Леггом, Беном Ганном и матросом Малышом, прозванным так за свой высокий рост и могучую силу, ставили шатры. Мистер Трелони находился в своём мужском обличье, чему он был неописуемо рад, и что весьма благоприятно сказалось на его характере. Отправляясь в этот поход, джентльмены сообщили Бонтондо, что «прекрасная госпожа» Молли остаётся во дворце эмира Сиди Ахмед Тадж-аль-Мулука. И Бонтондо ничего не спросил, даже когда караван при выходе из города нагнали принц Мугаффаль и незнакомый всадник, оба на белых верблюдах.
Сейчас, на этом привале, Бонтондо бегал от костра англичан к костру проводников, посматривая в их котлы. Он шутил с теми и другими, что-то и тем, и другим беспрестанно рассказывая. Платон переводил его слова – матросы смеялись. Потом, видимо решив для себя что-то окончательно, Бонтондо остался у костра англичан, выразительно посматривая на котелок для мокко хитрыми круглыми глазами.
Капитан сидел невдалеке и делал записи в путевой журнал, как вдруг к нему подошёл проводник Шешонк, ни слова не говоря, присел перед ним на корточки и стал рассматривать его обувь. Башмаки у капитана были шотландские, горские, из светлой буйволиной кожи, с виду грубые, на толстой подошве, но надёжные и удобные, если только к ним притерпеться и их разносить. Шешонк погладил подошву башмаков смуглыми пальцами.
Капитан поднял глаза на Шешонка и спросил по-английски, в упор:
– Что?
Видимо, только это слово и взгляд холодных голубых глаз капитана многое сказали проводнику, потому что он поспешно вскочил, и маленькие настороженные глазки его залучились, защурились в щели белого тагельмуста. Он заквохтал, подобострастно хихикая, и отошёл, пятясь и трясясь всем своим крепким телом. И дальше уже всё пошло своим заведённым порядком.
После ужина, перед отбоем, у английского костра, как всегда, начались разговоры: сегодня обсуждали весьма интересную тему – Бонтондо рассказывал о хуриях. И рассказывал так занимательно, что к английскому костру, у которого сидели и курили, попыхивая трубками, матросы, постепенно перебрались все туземные проводники, притянутые рассказом, как магнитом.
– Черноокие девы хурии вместе с праведниками населяют джанну – мусульманский рай, – улыбаясь, переводил Платон за Бонтондо. – Они лишены всех-всех недостатков… Сравнимые красотой с яхонтами и жемчугами, они сокрыты в шатрах и дворцах и всегда остаются девственницами. Они принадлежат праведникам и готовы в любую минуту доставлять им все мыслимые наслаждения… Всегда-всегда.
– О, я готов смыться в этот рай от своей старухи! – вскричал кто-то из матросов, остальные засмеялись.
– Совсем смыться не получится, – возразил Платон. – Жены праведников тоже живут в раю.
– Ну, что это за рай за такой! – воскликнул кто-то ещё.
Все опять засмеялись.
– Но жены праведников попадают в рай, если только вели праведную жизнь, – сказал Бонтондо.
– Тогда другое дело… Тогда моей старухе точно там не бывать, – успокоено сказал первый матрос и поинтересовался: – Так что там хурии-то?
– Прекрасные хурии созданы из шафрана, мускуса, амбры и камфары, а губы их – как цветок миндаля. Гурии почти прозрачны, нежны и благоуханны и украшены драгоценностями. На груди у каждой написано имя Аллаха и имя её праведника-супруга, – продолжал переводить Платон.
– Татуировки на женщинах я видел в Америке… Занятная, скажу я вам, штука, – заметил матрос Бен Ганн.
– Гурии белокожи, словно яичная скорлупа, – продолжал Бонтондо.
Проводники заахали. Когда Платон перевёл эту фразу, заахали и матросы. Джентльмены сидели, слушали и улыбались.
– Они большеглазые, а их подведённые веки – словно чёрные крылья птицы, – сказал Бонтондо.
Проводники застонали. Когда Платон перевёл эту фразу, застонали и матросы. И так до самой ночи в лагере стояли ахи, охи, смех и стоны, пока все, кроме вахтенного, не легли спать, но и тогда в наступившей тишине в матросском шатре кто-то мечтательно произнёс:
– А у меня в Ливерпуле тоже была одна такая. Вся такая белая! И сладкая! Как из муки, молока и мёда.
– Хватит врать, Генри! С твоей-то рожей, – ответили ему.
– Честное слово, была, – возразил рассказчик, он, казалось, совсем не обиделся. – А чего ей моя рожа – платил бы деньги!
Из матросского шатра грянул хохот: матросы гомонили и возились до тех пор, пока капитан не рявкнул, что сейчас всех повесит к чёртовой матери.
И тогда окончательно наступила ночь.
****
На рассвете, когда в небе с восточной стороны появилась белая полоса в виде лисьего хвоста, наступило время утреннего намаза. После завтрака англичане стали собираться в путь. В утренних хлопотах никто уже не помышлял о хуриях, было не до них, и только сквайр, поглядывая на матросов, мечтательно улыбался.
Неожиданно к доктору Леггу подошёл Шешонк и принялся мять пальцами его шерстяную накидку. Добряк-доктор только улыбнулся. Платон стал поднимать плеть, но тут к Шешонку бросился Бонтондо.
– Клянусь Аллахом и его Пророком, клянусь головой моего отца, что я убью тебя, если ты сделаешь что-то дурное хакиму! – крикнул он.
Платон машинально перевёл. Шешонк, кланяясь, заспешил к своим людям.
– Ой, что-то мне это не нравится, – сказал сквайр, хорошее настроение которого мгновенно улетучилось.
Капитан промолчал, хищно сощурившись.
– Ну, что вы хотите от туземцев? – ответил доктор примиряюще. – Они же, как дети: что думают, то и делают.
– Вот именно, дружище, – сказал сквайр и оглянулся на своего верблюда.
Тот чесался то передними, то задними ногами – уздечка его ритмично звенела бубенцами.
Спустя какое-то время караван тронулся в путь. Тропа теперь проходила по известковому плато. Она спускалась и поднималась, извиваясь в потемневших от солнца камнях, шла по песчаным барханам, задерживалась возле солончаковых озёр, обходила трещины и уступы. Им потребовалась неделя, чтобы добраться до небольшого оазиса, и в знойном блеске каждого полдня, когда даже верблюды стремились укрыться в тени голых скал, им казалось, что они попали в один из кругов ада.
В этом оазисе, спрятанном в ущелье, было относительно не жарко.
– Траб-эль-Хаджра, – сказал Бонтондо, оглядывая окрестные скалы.
– Страна камня, – перевёл его слова Платон, останавливая своего верблюда.
Все стали спешиваться.
Стреноженные верблюды сразу принялись что-то щипать, а люди двинулись к источнику. Невысокая ломкая трава шуршала и хрустела под их башмаками, колючие семена впивались в полы накидок. С зудящим звоном прилетела откуда-то мошкара, потолкалась над их головами и отстала. Источник был мал, но приятен. Сначала напились англичане, проводники терпеливо ждали своей очереди. На ночь решили остаться здесь же, в оазисе.
