Он опять повернулся к костру и прикрыл глаза, и сидел на вахте всю ночь, и только под утро разбудил Платона, чтобы тот сменил его.
И не успел капитан уснуть, как ему приснился сон…
Он пришёл в суд со своей покойной матерью. Она умерла молодой, но сейчас он видел её маленькой сгорбленной старушкой. Они сели за совсем простой стол перед судьёй, который был почему-то женщиной, чего не могло быть никогда – женщиной в кудрявом парике, с добрым лицом и в мантии с белым воротником. Судья стала тихо и жалостно расспрашивать его.
Рядом с судьёй не было ни письмоводителя, ни книги законов, но он всё равно знал, что это суд и что судили его. На стульях в зале сидели истцы с надутыми лицами – господин средних лет со своею супругой, дамой почтенной наружности. Собственно, к ответу капитана призвала эта дама. Только он не знал, кто она, и даже лица её не помнил, и сейчас мучительно копался в своих воспоминаниях, стараясь понять, когда и чем он мог обидеть её настолько, чтобы та подала на него в суд. В голову ему ничего не приходило, поэтому он ужасно боялся и этого суда, и саму даму, и её надутого мужа. Сердце капитана болело и сжималось в трепете.
Судья назвала имя истцов. «Да кто это, чёрт возьми?» – подумал он и в следующий миг оказался в туалете суда и, испугавшись этого, опрометью бросился назад, задыхаясь от страха и тягостных предчувствий. И тут он увидел Томаса Чиппендейла. Тот стоял и смотрел на него строгими, мокрыми от слёз глазами…
Капитан проснулся. На душе было гадко.
****
Утром отряд снова быстро пошёл.
Лес кончился, и опять началась пустыня – камни, песок, барханы и опять камни. В знакомом оазисе они откопали из-под завалов камней сундук с «Аточа», отдохнули недолго и снова пошли, но уже с сундуком. И дул нескончаемый ветер, и мучила жара, и не было воды и еды. Потом капитан объявил, что хочет пройти через ту стоянку, где коварные проводники бросили их. Когда они ближе к вечеру подошли к тому месту, то увидели разбитый шатёр.
Перед шатром, в своей любимой позе на спине, закинув правую ногу на колено левой и покачивая правой голой ступней, лежал охотник на крокодилов Бонтондо.
Англичане застыли на месте: джентльмены схватились за ножи, Платон поднял копьё, а матросы стали креститься и шептать молитвы. Бонтондо, словно почувствовав или услышав что-то, поднял голову и посмотрел в их сторону. И сейчас же черты его чёрного подвижного лица озарились радостью, и он закричал, уже начиная подниматься, все английские слова подряд, которые только знал:
– Да!.. Джентль-мен!.. О! Нет!
Тут от поспешности он подавился, закашлялся, заколотил себя кулаком в грудь, как горилла в лесу, и подбежал к англичанам.
Матросы попятились. Джентльмены остались стоять на месте.
– Бонтондо! Это ты? – спросил у него Платон.
– Конечно – я! – крикнул Бонтондо, приседая на худых ногах и всплёскивая длинными руками, потом он опять заколотил себя в грудь. – Я это! Я!.. Бонтондо!
Грудь его глухо застучала, он опять поперхнулся и закашлялся.
– Мы же его похоронили, – пробормотал потрясённый доктор Легг.
– Сдаётся мне, что мы похоронили не Бонтондо… И привидения не кашляют, – сказал капитан и протянул охотник руку.
Бонтондо схватил её и затряс, повторяя радостно и так быстро, что Платон едва успевал переводить:
– Я знал, что вы обратно пойдёте тут!.. Я сказал проводникам, что лучше вас подождать на этом месте!
– Проводники здесь? – удивился капитан.
– Здесь-здесь! Совсем рядом! В оазисе! И верблюды здесь! И ваши мушкеты здесь тоже! И ваши шатры… Только Шешонка уже нет с нами!
И Бонтондо рассказал, что в ту роковую ночь проводники схватили его сонного, заткнули рот и утащили с собой. Потом он только и делал, что ругал проводников последними словами, обещая им, что магрибский колдун-муаллим принца Мугаффаля непременно остановит им сердца, а уж тот, наверняка, это умеет делать на расстоянии, потому что для настоящего колдуна расстояние – ничто, а уж ему, Бонтондо, об этом деле всё известно. И так он твердил, пока власть у караванщиков не сменилась в результате поединка, в котором Шешонк был заколот.
Это Бонтондо рассказывал очень сдержанно. Потом без всякого перехода он вдруг присел, взмахнул руками и закричал, напористо обращаясь к доктору:
– Хаким! А ты не потерял моё зажигательное стекло?
Джентльмены онемели, а Бонтондо, закрыв один глаз, склонил голову набок и хитро, широко улыбнулся. Потом доверительно сообщил:
– Я все ваши вещи сохранил в неприкосновенности… И кофе без вас не пил.
Тут он опасливо покосился на капитана, втянул голову в плечи и, округлив глаза, произнёс тихо, одними губами:
– Ну… Почти не пил.
Вечером у костра, когда все отведали кофе, сквайр стал рассказывать сказку о первом путешествии Синдбада-морехода. Бонтондо переводил сказку проводникам. Он вскрикивал, хохотал, хлопал себя по худым коленям, вращал глазами и говорил порой таким замогильным шёпотом, что мистеру Трелони вскоре стало понятно: охотник на крокодилов изрядно добавляет к сказке что-то и от себя.
Уж очень проводники пугались.
****
На рассвете они стали собираться в путь: проводники торопились покинуть Гуэль-эр-Ришат.
Бонтондо помогал англичанам собираться, спрашивая обо всем подряд, бегал от одного к другому, путаясь под ногами и размахивая руками.
– Какая красивая абба, – сказал он, когда увидел, как капитан разматывает из белоснежной аббы бутыль, чтобы налить в неё воды из родника. – А моя абба совсем прохудилась.
Тут он горестно вздохнул, поморгал глазами и пытливо посмотрел на Платона. Когда Платон перевёл эти слова джентльменам, те переглянулись, вспомнив, при каких обстоятельствах белоснежная абба попала к ним.
– Это моя абба, – сказал Платон и вопросительно посмотрел на капитана, а когда тот кивнул, добавил: – А тебе я подарю другую, только чёрную.
Бонтондо просиял, всплеснул длинными руками и сказал, осматривая уже бутыль:
– Какая красивая бутыль… У меня в жизни никогда такой не было… Вот бы жена обрадовалась. И, похоже, в ней раньше был ром.
– Может и был, но теперь мы держим в ней воду, – ответил капитан, и чтобы отвлечь Бонтондо от бутыли, полез в свой мешок, достал из него свою лупу и протянул Бонтондо. – Вот, возьми… Эта лупа больше и лучше, чем лупа хакима.
Доктор и мистер Трелони стояли рядом и с улыбкой наблюдали за Бонтондо.
– Бонтондо, а свою лупу я потерял, – объяснил доктор.
– Как потерял?.. Совсем потерял? Совсем-совсем? – вскричал Бонтондо, и лицо его вытянулось от огорчения.
Казалось, что он был неутешен. Он сел на корточки, согнувшись к худым коленям, и прижал обе ладони к лицу.
