Он издает полный усталости вздох и моментально превращается из героя Дешила Хэммета назад в страхового агента, расследующего царапину на капоте. Он получает от этого примерно столько же удовольствия, сколько я. Это просто его работа.
— Вы можете оставить мне свои полные контакты для связи? Скорее всего с вами будет общаться уже другое управление.
Наверное, сейчас тот самый момент, когда я должен рассказать ему про паранойю Илая Гордона, про «Плакс», на котором он хранил что-то секретное и скорее всего нелегальное, и наш разговор про ворованные данные, но, взглянув в красные глаза полисмена и стену с мотивационным плакатом у него за спиной, я решаю оставить все, как есть.
Я киваю, пишу на бумажке свой лондонский адрес, телефон и электронную почту. Мы прощаемся за руку.
Выйдя из участка, я сажусь в авто и еду по дороге вдоль моря, до тех пор, пока не замечаю таверну, которая выглядит открытой. Я захожу внутрь, занимаю место за столиком у окна, заказываю у похожей на спившуюся Веронику Лейк официантки черный кофе.
Трон мертв.
«Гейм овер», — вывожу я пальцем на влажном после уборки столе. Больше нет единственного человека, с которым я разговаривал потому, что хотел, а не был вынужден.
Потери бывают разными, но переживаем мы их по одной схеме. У этого процесса есть несколько стадий. Сначала это шок, потом физическое ощущение боли, дальше — пустота. Затем ты хочешь заполнить ее чем-то, чем угодно, но ничего не выходит, и ты просто блокируешь ее. И все. Никакого принятия, никакого облегчения, ты просто отключаешь это место, как в фильмах про космические путешествия отрезают разгерметизированные отсеки корабля.
Они все равно есть, но ты никогда не заходишь туда, потому что в них нет кислорода, и ты не продержишься там ни секунды.
После таких событий весь мир делится на опасные и безопасные участки, зеленые и красные зоны на карте жизни. Места, вещи, фильмы, книги, даже еда и музыка — все делится на два списка. Особенно музыка. Есть то, что входило в контакт с вирусом скорби, и поэтому место ему под саркофагом, а есть то, что безопасно, что можно, что не убьет медленной мучительной смертью при контакте.
Вскоре я понял, чем сильнее я пытаюсь заблокировать эти пораженные отсеки, тем шире и глубже становится брешь в обивке «Энтерпрайза»
[26]. Поэтому я позволил вакууму заполнить все доступное пространство. Он не убил меня, но оставил балансировать где-то на грани между сознанием и коматозом, сном и реальностью, никогда до конца не отключаясь, позволяя мне поддерживать в себе жизнь.
Через неделю после того, как это случилось с Идой Линн, пришла посылка — пакет платьев, которые она купила к лету. Я не знал, что с ними делать, не хотел разбираться с возвратом, выбросить не мог и поэтому просто отнес на работу. Там было много женщин, которые любят платья вроде этих. Я предложил их бесплатно Бекке, тогда она была стажером в отделе кадров. На вид у них с Идой Линн был один размер. Я помню выражение ее лица — отвращение и жалость. Как будто бы я предложил ей что-то совершенно непристойное. Потом по офису поползли слухи о том, что у меня не все в порядке с головой.
Это парадоксально, но в те первые недели хуже всего мне делалось от наших общих друзей, которые, по правде, были ее друзьями и со временем отпали один за одним, не имея особого желания общаться со мной без нее. До этого я всегда шел в комплекте к ней, унылый бойфренд прекрасной женщины.
Она была всем так дорога, но внезапно эти люди, так преданно любившие ее, не могли больше произнести вслух ее имени. Они думали, мне будет проще, если мы все притворимся, будто ее никогда и не было. Хотя на самом деле это кроме нее никогда не было ничего.
Я делаю глоток пресного кисловатого кофе и смотрю на дрожащую в мутной дали линию горизонта. Нельзя думать об этом сейчас.
Я вхожу в отель, ожидая увидеть там вчерашнюю угрюмую русалку, но вместо нее за стойкой сидит безбородый старик в растянутой вязаной кофте. Проходя мимо него, я надеюсь, что он не будет смотреть мне в глаза и мне не придется объяснять, что я — постоялец, но, кажется, он и так уже все знает — это очень маленькая деревня.
В моем номере застелили кровать. Мне прекрасно известно, что так всегда делают в отелях, но мысль, что ключ есть у кого-то еще, вызывает смутную тревогу.
Я прохожусь по комнате, отодвигаю занавеску и выглядываю в окно. Двор, мусорный бак, кусок боковой улицы. Рядом с моим арендованным «Ситроеном» припаркована еще одна машина, большая, черная. В ней разговаривает по телефону какой-то человек, лица мне не разглядеть.
«Это такая редкость тут — черные автомобили, или я просто их не замечал раньше», — думаю я, пытаясь очистить свой мозг от навязчивых мыслей.
Лучше всего мне думается в пассивном режиме, когда я бегу или еду на велосипеде. Мозг как бы отвлекается на базовую активность — следит за равновесием, не позволяет упасть или вывихнуть лодыжку, по очереди напрягает и расслабляет поддерживающие мышцы, а я тем временем размышляю о том, о чем думать сложнее всего.
Я ложусь на пол, заложив ладони за голову и расставив локти, затем начинаю отрывать спину от пола, на счет три. Когда я поднимаюсь, мне видно ютящиеся вплотную друг к дружке дома и скошенные черепичные крыши. Когда опускаюсь — только потолок.
Я представляю себе дом, в котором жила Ида Линн, двухэтажный, с покатой крышей с коньком и флюгером. Из высоких узких окон валит пламя. Она всегда рисовала его. Начинала с других вещей, животных, птиц, моря, меня, себя, старого «Вольво», а потом снова и снова я видел очертания того дома и огня, бьющего столбом до самого неба, с которого вниз смотрело чудовище с черными миндалевидными глазами.
Я встаю с пола, подхожу к окну и прижимаюсь лбом к стеклу. Небо потемнело и опустилось вниз под тяжестью скопившейся в нем влаги, через двор проскакивает и скрывается под капотом моего «Ситроена» кошка.
Что все это значит? Я вижу детали, но они упорно не складываются в узор. Трон что-то прятал и боялся, что за ним следят. Потом он исчез из сети совсем, а затем я нашел его труп. Еще эта Алекса с ее странными подсказками. Паранойя заразна, это факт. Мне нужно поспать, поесть, а еще согреться.
Я гляжу на часы. Черт, я опоздал на самолет. Почти наверняка, мне не добраться туда за час.
Ближайший рейс в Лондон из Ренн только во вторник. Я не могу столько ждать, да и не хочу, поэтому решаю лететь из Парижа рано утром в понедельник. В конце концов, я буду просто ждать звонка от инспектора.
«Если смерть Илая — часть чего-то большего, это непременно вскроется», — думаю я.
Забравшись в машину, я завожу двигатель и выруливаю на дорогу, идущую от моря. Ветер бьет в бок крошки «Ситроена» с такой силой, что мне приходится удерживать руль двумя руками, чтобы не вылететь на встречную полосу. Я сворачиваю на шоссе и прибавляю газа. Небо за моей спиной начинает раскалываться на части, я вижу, как в зеркале заднего вида сгущается тьма.
