— Мы гуляли часов до двух ночи, — говорит девушка, опускаясь на ручку кресла. — Парни показали мне Барсу, они приезжают сюда каждый год и знают все закоулки. Потом мы пошли к ним в отель, помню, мы ехали на такси. Там мы слушали музыку и курили. В какой-то момент я просто уснула, отключилась. В девять пятьдесят шесть я была уже на конгрессе, домой зайти я не успела — проспала. Я набрала Риту, но ее телефон был выключен. Вообще она частенько опаздывала, не сильно, но минут так на десять. Я извинилась перед партнером, и мы начали. Но она так и не появилась. Прошло минут тридцать, когда у меня зазвонил телефон. Это был какой-то испанский номер. Я сбросила. Но он все не унимался. Я попросила извинения и вышла.
Она сглатывает комок и продолжает:
— Звонила какая-то женщина. Я ничего не поняла, она говорила на испанском, потом мне перезвонила девушка из российского офиса и объяснила, в чем дело. В квартире прорвало трубу, и квартиру снизу затопило. Я сорвалась и побежала. Через полчаса, когда мое такси притормозило возле дома, я увидела там полицейскую машину и «Скорую». Я вбежала наверх по ступенькам на четвертый этаж. Дверь в квартиру была открыта настежь, кругом вода. Я проскочила внутрь, чуть не сбила копа. Возле входа в дальнюю ванную комнату толпились еще какие-то люди в форме. Я ринулась туда. Я не знала, что там, но меня просто влекло, понимаешь, тянуло именно туда. — Лиза склоняет голову, ее волосы падают мне на лицо. — В ванной повсюду была вода. Я поскользнулась, кто-то схватил меня за предплечье, больно, до синяков. Рита, на спине, ее тело покачивалось в воде. Волосы были похожи на перламутровую завесу. Тут кто-то вытолкнул меня вон, до того, как я увидела ее лицо. Это была женщина-коп. Она усадила меня на диван и принесла стакан воды. Хоть она плохо говорила по-английски, из ее слов я смогла понять, что Рита умерла, что она упала, ударилась и утонула в ванной, что кран был открыт и соседей залило и поэтому вызвали копов.
Она склоняет голову еще ниже, дотрагиваясь щекой до моей щеки. Я не мешаю ей, женщинам нельзя мешать, когда они плачут.
— Кто мог хотеть ее смерти?
— Я не знаю, правда… ходил слух, что у них с Мишей был роман, когда она только пришла работать в компанию. Но она никогда не упоминала об этом сама, просто сплетни возле кофемашины.
— М-мм.
— Ты останешься? Мне будет не уснуть одной, столько переживаний сегодня.
Я смотрю на нее внимательнее, чем должен был бы, она чувствует мои сомнения.
— Что не так?
— Все хорошо.
Она целует меня в щеку.
Я кидаю рюкзак в угол, пододвигаю под ноги стул и закрываю глаза. Мне слышно, как Лиза ступает босыми ногами по ковру в ванную, как она полощет горло и выплевывает в раковину зубную пасту. Забытый звук — кто-то чистит зубы за неплотно прикрытой дверью ванной комнаты.
Нет, так не может быть. Сначала она ничего не знает и не хочет знать, а потом это нападение, и теперь она готова мне помочь и даже настойчиво предлагает мне мотив и подозреваемого. Я достаю из рюкзака компьютер и открываю ее страницу в социальной сети.
Я хочу уйти. Сбежать. Но если я сбегу, я никогда не узнаю, за что и почему они сделали это с моим единственным другом и что такого он хранил на этих серверах. Поэтому, уже у самых дверей, заслышав, что плеск воды в ванной комнате стих, я останавливаюсь и поворачиваюсь лицом к двери, из которой она вот-вот появится. Я хочу выглядеть устрашающе. Так, чтобы она поняла, что я знаю ее секрет, как только увидит мое лицо. Но когда она появляется на пороге, в ореоле из лавандового пара, она только улыбается мне и идет прямиком к кровати.
— Я так устала. Выключим свет?
— Майкл Вилин женат на твоей сестре.
Она делает шаг назад, так, что край высокой гостиничной кровати приходится ей прямо под коленки. На секунду мне кажется, что она упадет, я протягиваю к ней руку, она отшатывается от меня еще сильнее, так, будто думает, я собрался ее ударить.
— Это правда?
— Это не имеет значения.
— Почему ты не сказала мне сразу?
— Потому что ты видишь во всех врагов. Может, у тебя даже есть на это причины, даже наверняка, я не спорю, ты пережил смерть друга, — она со вздохом опускается на край кровати. — Но, послушай, я не имею к этому отношения и понятия не имею, кто убил Илая. Да, Господи, я б сама убила тех, ко причинил ему зло. Сначала я думала, у Миши с Сашей не было никакого мотива, они его нанять на работу собирались, насколько я знаю. Но у них был мотив с Ритой. И если ты говоришь, что ее убили, то я скажу тебе — им была на руку ее смерть, она мешала им, их бизнесу, но просто уволить ее они не могли — она не хотела уходить, а на ней было слишком многое завязано, сам понимаешь. Не думаю, что они вели свои дела так уж кристально-чисто, значит, у нее был компромат. Они боялись ее, я думаю. Если они сделали это с ней, а я не могу представить себе никого еще, кто мог бы, и ты считаешь, что смерть твоего друга — дело рук тех же людей, и ты хочешь наказать их, — то я с тобой. Я буду помогать тебе. Буду твоим гребаным Робином, если нужно.
Она тянется рукой к тумбочке, берет пачку сигарет и закуривает.
— А нападение?
— Что нападение?
— Сегодня, за тобой правда гнались?
— Да. Все правда.
— И телефон случайно позвонил мне?
— Да.
— Ты врешь.
— Может быть. — Она выдыхает в воздух струйку прозрачного дыма.
— Это номер для некурящих.
Ида Линн хотела умереть. Конечно, не осознанно, но отчаянно. В ней всегда жила эта голодная тьма. Танатос, так это называется. Антипод Эроса, мальчик с железным сердцем и погасшим факелом в руке. Непреодолимая тяга к саморазрушению, какой она бывает только у тех, кто бывал от нее на волоске. Ида Линн и ее чертов горящий дом.
Когда семья Иды Линн погибла во время пожара, ей было шесть. Отец, мать и новорожденный брат сгорели заживо. Ида Линн спаслась, каким-то чудом выбежав на улицу. Пожарный нашел ее сидящей на снегу, ее правая ладонь была сильно обожжена, всю жизнь потом у нее были эти шрамы, почти невидимые глазу, но ощутимые, стоило только взять ее за руку.
Она так и не смогла простить себе то, что осталась жива. Пока мы были подростками, ее боль была не такой сильной и легко гасилась алкоголем, громкой музыкой и моим телом. Но чем старше она становилась, тем больше пространства в ее голове занимала эта чернота. Наверное, я должен был понять, догадаться, глядя на то, с какой охотой она колола свои уши и губы иголкой, вставляя новые и новые гвоздики и кольца. Но тогда я видел это по-другому. Для меня она была воплощением силы, тем, кто мог перевернуть землю, я же всегда был слабаком, бредущим за ней по пятам, куда бы она ни шла.
Может, было что-то еще, что я упустил? Что-то, что указывало на то, куда все идет и чем все закончится? Как мы окажемся там, где оказались, каким образом была приведена в действие та самая метафорическая бомба, не оставившая камня на камне от моей жизни? Я думаю в темноте, провожая глазами растворяющийся во мгле свет фар. Она никогда не резала себя, я слишком хорошо знал все ее шрамы. У нее был свой способ. Татуировки. Первую она сделала себе на заднем сиденье того самого «Вольво», в котором прошла, кажется, вся наша жизнь, на левой щиколотке, с помощью иголки и шариковой ручки, цифры 3.2.1 — дата нашего знакомства. Я вспоминаю ее тонкую белую кожу, испещренную синими линиями и точками.
