Уже светает, я откидываю покрывало, прокрадываюсь в ванную комнату, включаю свет и снимаю с себя одежду. Я давно не смотрел на себя вот так. Стоя перед зеркалом, я провожу кончиком пальца по тому месту на груди, где находится сердце. Горящий дом. От него дорога и поворот за деревьями. Все здесь, вся наша жизнь, вся ее история, на моем теле, от кончиков пальцев на ногах до запястий и ключиц. Каждая дата, каждая страница, которая была важной для девочки из горящего дома и мальчика без имени. Кроме одной, самой последней.
Она оставила нетронутыми только кисти моих рук и шею потому, что я работал в офисе. Все остальное принадлежало ей. Покрытое синими нитями ее рисунков, как будто сеткой сосудов, мое тело не было моим, оно принадлежало ей, до сих пор. Я вспомнил ее руки в черных резиновых перчатках, чернила и собственную кровь, ее запах, текстуру. Красный и синий цвет, жужжание маленького движка машинки, боль, которую перестаешь чувствовать уже через пару минут после того, как иголка касается кожи в первый раз. Боль, которую хочешь пережить снова. Разве смогу я когда-нибудь забыть ее? У меня нет шансов, она сделала для этого все, будто знала, как все сложится.
Я не замечаю, как в комнате за стеной шуршат простыни и скрипит дверь, но я чувствую горячие пальцы на своей коже.
— О боже, Серж, как красиво… — Лиза смотрит в зеркало поверх моего плеча, касаясь пальцами моих предплечий и ключиц. — Это… невероятно.
Она делает шаг назад и проводит кончиками пальцев вдоль моего позвоночника от основания шеи до поясницы, потом снова приближается, встает вплотную, ее волосы щекочат мне между лопаток. Я слышу, как она дышит, наши глаза встречаются в зеркале.
— Я приму у тебя тут душ? — говорю я, разворачиваясь к ней лицом.
От нее пахнет сном, сигаретами и сладкой жвачкой. Она так близко. Я смотрю на нее сверху вниз, потом делаю шаг в сторону.
Барселона, 23 февраля
Этим утром меня выбрасывает из междумирья тревожный звук, а еще боль в шее. На полу возле кресла вибрирует мой телефон. Карлос.
— Серж, ты уже уехал на конгресс? — вопрошает он, проглатывая зевок.
— Вроде того. А что?
— Мой дядя достал… Ну, ты понимаешь, то, что ты просил. Сейчас перешлю тебе.
— Спасибо.
— Там адские фотки. Не открывай их в публичных местах.
— О’кей.
— На связи.
Через пару минут мой телефон вибрирует вновь — Карлос скидывает мне фотографии, двенадцать штук, через мессенджер с шифрованием.
Не знаю, он нарочно отправляет мне такие фото самыми первыми или так вышло случайно, но, когда я перекидываю картинки на ноутбук и кликаю на первую из них, первое, что я вижу — мертвое лицо Риты Петровой.
Ванна полна мутноватой воды по самые бортики. Рита лежит лицом вверх. Ее кожа почти такого же цвета, что и эмаль на дне, — бледно-голубая, ровная, без единого изъяна. Рот приоткрыт, цвет губ такой, будто она всю ночь пила красное вино. Глаза смотрят как будто сквозь сон, куда-то вперед и вниз, словно она рассматривает свои пальцы ног, покачиваясь в теплой мыльной воде. С одного века отклеился уголок накладных ресниц. Ее большие белые груди с выпуклыми сиреневыми сосками свисают по бокам, косясь, как два глаза. Руки ладонями вверх, она словно левитирует. Она была красивой, лучше, чем на тех фотографиях, что я видел в сети. Наверное, будь она живой, вид ее голой груди, острых ключиц и впадинки над диафрагмой вызвал бы у меня возбуждение. Но она мертва. Во всем безошибочно читается эта неловкость смерти, неправильные углы и неудобные изгибы, как у брошенного на полу в спальне платья, все еще хранящего форму носившего его тела.
Я читаю следующее за фотографией медицинское заключение с помощью переводчика в браузере.
«Тупая закрытая черепно-мозговая травма… удар правой височной частью о бортик ванной… легкие заполнены водой… концентрация алкоголя в крови погибшей более 2,2 %… анализ выявил наличие химических препаратов, в том числе алкалоидов тропанового ряда, в крови и волосяном покрове погибшей, что свидетельствует о систематическом приеме веществ… состояние печени подтверждает регулярный прием алкоголесодержащих напитков… смерть наступила в результате утопления… Черепно-мозговая травма и наличие токсичных веществ в организме Петровой способствовали наступлению смерти».
Эта девушка была бомбой замедленного действия.
В квартире она была одна, ее обнаружила аварийная служба, приехавшая по жалобе соседей снизу, у которых все утро с потолка капала вода. Заключение: несчастный случай, время смерти — около 6 часов утра 25 февраля. Из вещей не пропало ничего. У Петровой не было семьи, ее тело забрали ее работодатели Алекс Руденко и Майкл Вилин спустя шесть недель после наступления смерти.
Снова они, Алекс и Майкл… Саша и Миша, как называет их Лиза. И почему им так долго не отдавали ее тело, если все было так очевидно? Я набираю номер Карлоса.
— Привет.
— Я хотел уточнить: а это все, что прислал твой дядя?
— В смысле? А тебе что, мало? Там же все так подробно описано. — Он понижает голос. — Чувак, ты думаешь, Риту Петрову убили? А кто? Эти ублюдки, владельцы «Лавера»? Если так, то это просто бомба. Ты даже представить себе не можешь, с какой радостью я размажу по стенке этих засранцев. Кстати, насколько я знаю, они продались какой-то корпорации как раз после ее смерти, десять месяцев назад. Очевидно, все переговоры они проводили именно здесь, в Барсе.
— Что? Они продали компанию?
— Не компанию, часть акций.
— А кому?
— Они это не разглашали.
Мои мысли вращаются как в центрифуге — им надо было избавиться от неугодного сотрудника, который имел свое мнение по поводу их бизнес-решений. Все сходится. Но как с этим связан Илай и его файлы на сервере в Южной Америке?
— Ты еще там?
— Ты не мог бы попросить своего дядю проверить, почему ее тело так долго держали здесь, в Барселоне? — Я записываю и выделяю жирным шрифтом слово «переговоры».
Майкл Вилин является на встречу первым. Я жду, что он будет одет во все черное, как киношный злодей, но вместо этого на нем блестящий сиреневый пиджак и кожаные туфли с заостренными, как акульи плавники, носами. Судя по выражению его лица и манерам, Майкл — один из тех людей, кто привык отдавать команды. Это очевидно по тому, как он говорит с официанткой, не сводя глаз с ее груди, небрежно держа в левой руке свой блестящий новеньким алюминиевым корпусом смартфон без чехла.
Я успеваю отвести от него взгляд как раз вовремя, когда официантка подводит его к столику слева от меня с табличкой «зарезервировано». Майкл расстегивает нижнюю пуговицу пиджака, вальяжно разваливается на стуле спиной ко мне и кладет телефон слева от себя. Теперь дело за малым — он должен подключиться к вайфаю, причем не слабенькому выставочному, а хорошему и быстрому, который я транслировал радиусом десять метров вокруг своего рюкзака с помощью пары приспособлений, купленных в магазине радиотехники ранее этим утром. В наше время к вайфаю люди подключаются даже раньше, чем открывают меню в ресторане. Сейчас все мои надежды и упования на то, что жизнь еще не научила Майкла Вилина с осторожностью относиться к незапароленным сеткам. Я жду.
