— Дай мне три минуты.
Я вешаю трубку и окатываю лицо ледяной водой из-под крана. Что-то подсказывает мне, это будет очень длинный день.
Мы на заднем сиденье черно-желтого «Приуса», и я все еще не уверен, что верю ему и хочу рассказывать что-либо. Но в то же время я понимаю, что мне надо вести себя так, будто я доверяю ему целиком и полностью. Только так я смогу купить достаточно времени на то, чтобы понять, на чьей он стороне. Я выдаю ему версию правды, ничего более того, чем вещи, которые он может прочесть в сети, просто я предлагаю ему интерпретацию фактов, свою, все, как учила меня когда-то моя Ида Линн.
— С Петровой в ночь смерти был мужчина? — спрашиваю я, закончив рассказ.
— А, точно. — Карлос лезет в карман джинсов и извлекает оттуда свой телефон. — Вот, смотри.
Он нажимает на «play», и на маленьком экранчике появляется рябящая черно-белая картинка, где угадывается кусок проезжей части, фонарный столб и вход в какой-то магазин. Вдоль дверей, покачивая круглыми бедрами, проходит девушка в облегающем платье с маленькой сумочкой и каким-то предметом под мышкой.
На секунду мне кажется, что я знаю ее, но я тут же замечаю разницу. Это не Лиза. Мимо проползает машина. Девушка останавливается и разворачивается на сто восемьдесят градусов, так что видно ее лицо — это Рита Петрова. Она стоит неподвижно несколько секунд, потом, под фонарем, ее настигает мужчина в черной куртке с капюшоном, лица не разобрать. Она подходит к нему вплотную и встает на цыпочки. Он поднимает руку к ее лицу и ведет тыльной стороной ладони по ее щеке, останавливаясь в ложбинке между ее ключиц. Рита делает шаг на него, ее бедра прижаты к нему, потом она смеется и тянет его за руку куда-то назад, за пределы поля зрения камеры.
— Петрова и ее парень идут к ней, а вот он возвращается, пятьдесят семь минут спустя. — Каталонец открывает следующее видео.
Та же ночная улица, под камерой проходит мужчина в черном капюшоне, опустив голову и уставившись в телефон.
— А можно увеличить, что у него на телефоне?
— Не поверишь, это было первое, что я спросил дядю, когда он мне это прислал, — с мрачноватой миной отвечает Карлос. — Но он сказал мне, что полиция Каталонии — это нам не сериал «Место преступления».
— Понятно.
— Поэтому они так долго и искали его, этого парня в черном худи. — Карлос разводит руками. — Это может быть кто угодно. По видео они только поняли, что он был высоким и что он белый, потому что руки его мелькают. И все.
— Может, они сохранили его отпечатки или ДНК?
— Серж, это из области фантастики. Какие отпечатки, какая ДНК? Они просто хотели найти парня, чтоб тот подтвердил их версию, что Петрова продолжила пить после его ухода.
— Значит, есть только это видео? — переспрашиваю я, скорее для протокола, чем правда надеясь еще что-то узнать от Карлоса.
— Типа того.
Такси притормаживает, потом снова дергается вперед. Очевидно, мы увязли в вечернем трафике.
— А что такое? — задает вопрос Карлос. — У тебя есть идея, кто это?
— Все та же идея: Вилин.
— Может быть. Только ты ж не можешь представить себе Вилина в худи?
Его вопрос повисает в воздухе, потому что машина с лязгом тормозит перед перебегающими дорогу туристами. Водитель изрыгает череду комичных проклятий в опущенное окно. Впереди стоит огромная пробка.
— Может, пройдем пешком? — предлагает Карлос.
— Давай. Я только хочу позвонить одному человеку.
Я думаю позвонить Лизе, рассказать ей про видео, но мой телефон показывает уровень зарядки три процента, этого даже на то, чтоб набрать ее, не хватит, если она сразу же трубку не снимет. Тем временем Карлос расплачивается за такси моими деньгами и выходит на душную улицу.
— Тут близко, направо надо повернуть, минут пять ходьбы, и мы дома. Только по пути надо зайти кое-куда на секундочку.
Улица полна криков и локтей, толкающих меня под ребра. Небо над нами начинает приобретать закатную густоту.
— Подожди здесь, я на минуту, — говорит Карлос, свернув в узкий глухой переулок.
Каталонец скрывается в подворотне, ведущей в продолговатый двор-колодец. Я остаюсь снаружи. Воспользовавшись ожиданием, я захожу в киоск. Мне нужно пополнить счет своего телефона. Когда я выхожу, Карлоса нигде нет, и я решаю пойти в подворотню вслед за ним, потому что из-за угла выворачивает пара туристов с картой, и они выглядят так, будто вот-вот спросят у меня дорогу. Приблизившись к арке, я слышу какой-то глухой хлопок, идущий из глубины двора, звук падения, так, когда переворачиваешь на другую сторону матрас, затем приглушенный стон. Я бросаюсь в темноту.
Справа, в углу двое мужчин в черном пинают ногами что-то большое и упругое. Карлос. Одним прыжком я оказываюсь возле них, хватаю одного за воротник, но он отбрасывает меня, прежде чем я успеваю причинить ему урон. Тем не менее этой секунды Карлосу хватает на то, чтобы вскочить на ноги и толкнуть второго. Мы бросаемся бежать к дому, вверх по лестнице, и, только повернув защелку на три оборота, падаем на пол и, наконец, можем перевести дыхание.
Я гляжу на Карлоса. Из рассеченной брови сочится тонкая струйка крови. Он пытается встать, хватается за бок и, пошатнувшись, облокачивается о стену. Отчего-то я чувствую странное облегчение, почти радость. Не потому, что избили его, а не меня, нет. Тут что-то еще. У меня уходит секунд тридцать на то, чтобы понять — Карлосу можно доверять. Если бы он был одним из них, Вилин не послал бы своих псов разбираться с пареньком-блогером таким жестоким способом.
— Больно дышать?
— Да, похоже, ребро треснуло.
— Что они хотели?
— Я понятия не имею. Не объясняли, просто в поддых и давай пинать.
— А где рюкзак?
— Забрали.
Пару минут спустя Карлос сидит на диване, все еще тяжело дыша, пока я мою под краном стакан, чтобы дать ему пить.
— Я думаю, это Вилин, — говорит он, когда я протягиваю ему воду. — Я знаю, что это он.
— Откуда?
— По лицам понял. Они — славяне.
— Почему ты так решил?
— У славян однотипные лица: носы картошкой, скулы, бесцветные глаза. Видел одного — видел всех, я их легко узнаю.
Я только хмыкаю и невольно щупаю свой нос.
— А зачем ты пошел в подворотню?
— Купить травы. А ты где был вообще? Ты не видел, как они зашли вслед за мной?
— Отошел денег на телефон положить.
— Хмм, понятно. — Карлос косо улыбается, видно, что ему больно, но он не хочет это показывать. — И как, успешно?
— Ага.
— Ну хоть это хорошо.
— Может, к врачу?
