— Я не знаю ни одного человека из моего выпуска, кто работал бы по профессии, если честно.
— Прости, а какая у филолога профессия? Изучать стихи? Искать в них закономерности?
— Ну вот, ты начинаешь меня троллить, — она пребольно пихает меня локтем в бок. — Я вообще почти что стыжусь своего образования, знаешь, особенно в этой индустрии, вы, технари, любите разводить холивары с людьми искусства.
— Нет, только не я, никаких холиваров. Я одиннадцать лет был… — я останавливаюсь на полуслове. Я никогда не говорю с людьми об Иде Линн, не знаю, откуда вдруг у меня это.
— Одиннадцать лет что?
— Не важно. Расскажи лучше про себя.
— А что про меня? Скучная история! — Лиза выдыхает дым в сиреневое вечернее небо, кажется, она вот-вот уснет. — После универа я чувствовала себя печатной машинкой в эпоху макбуков. Одна бездушная офисная работа за другой, депрессия, жизнь с родителями, пустота. Не знаю, что было бы со мной, если бы моя двоюродная сестра не предложила мне сходить на это собеседование в «Лавер»…
Скейтер взмывает вверх и приземляется на лодыжку, взвыв от боли. На секунду все на площади замирает, прохожие останавливаются и сворачивают головы. Секунда сострадания кончается так же внезапно, как началась, и жизнь продолжает свой ход, оставляя тех, кто не может идти, позади на обочине.
— Знаешь, после того, как ее не стало, я держалась, как могла, потому что знала, что, если сдамся, если замедлю шаг хоть на секунду, больше уже не смогу сдвинуться с места, сдохну просто. И только сейчас, когда ко мне пришел ты и сказал, что ее убили, только сейчас, как ни странно, меня начало отпускать. — Лиза прикрывает глаза, как будто для того, чтобы не позволить внешнему миру отвлечь себя от трудных мыслей, которые она, наконец, пытается оформить в слова внутри своей головы. — Просто если все это случилось не просто так, а по чьей-то вине, то, выходит, жизнь не такое уж пустое беспроглядное бессмысленное дерьмо. Ты же понимаешь, о чем я, да?
— Да, я… — Но она перебивает меня, не давая закончить:
— Если смерть не случайна и есть тот, кого можно винить, то, значит, мы не просто планктон в китовьем брюхе, значит, есть какой-то смысл и повод вставать по утрам. Чтобы бороться и уничтожить тех, кто причинил ей зло. На фиг стирать их с лица земли, поджигать заживо и смотреть, как они горят. Блин, я не хочу больше об этом! — Лиза стискивает зубы. — Сейчас опять рыдать начну, ты уже задолбался, наверное, сушить рубашки после встреч со мной. А сколько времени вообще?
— Половина восьмого, — отзываюсь я, взглянув на часы.
— Ох, черт! У меня же концерт! — Она выуживает из сумочки телефон и начинает что-то быстро печатать. — Дойдешь со мной до Рамблы? Мне надо такси поймать.
Я киваю. Скейтер, тот, что упал, вновь делает прыжок, на этот раз удачный.
— Вот сукин сын! — вдруг шипит Лиза. Сначала я думаю, это она про скейтера, но, повернув к ней голову, вижу, что она смотрит на экран своего телефона.
— Что случилось?
— О… человек, который должен был пойти со мной сегодня, только что написал, что не может, прикинь. — Она издает тяжелый вздох и поднимается на ноги, отряхивая крошки пепла со своих блестящих черных лосин. — Ну вот, как так можно. Что мне теперь делать?
— Дорогие билеты?
— Да нет, дело не в этом. Просто… просто я очень хотела пойти.
— Давно вы вместе?
— Кто? — Лиза таращит на меня глаза.
— Ты и… Олли?
Она невольно краснеет.
— О, нет, мы… Все не так, мы просто друзья.
— Понимаю. И давно вы друзья?
— Год.
Она встает и шагает прочь от площади, в сторону оживленной улицы с ресторанами и магазинами, названия которой я не знаю.
— Он тоже знал ее, Риту?
— Нет, — Лиза отрицательно качает головой. — Олли ее совершенно не знал. Если б он знал ее, он ни за что не выбрал бы меня… в свои друзья.
— Ну, что ж, мне жаль, что так вышло, правда, — говорю я, когда мы подходим к Рамбле, проталкиваясь через толпу туристов. — Вон, смотри, зеленый огонек, свободное такси.
Я делаю взмах рукой. Машина тут же подлетает к нам, перегородив проезд. Я открываю ей дверь.
— Серж, а поехали со мной на концерт! — просит вдруг Лиза, накрепко вцепившись мне в рукав. — Ты все равно не спишь по ночам.
— Я не… не люблю музыку. Я даже не знаю, что за концерт, — молю я, видя нетерпение на лице таксиста.
— Да брось, все любят музыку. А ты, судя по этим дыркам от пирсинга, любишь как раз что-то подобное. Пожалуйста, Серж.
Позади нас раздаются возгласы и гудки.
— Серж, я прошу, пожалуйста, я так не хочу идти туда одна.
Я вздыхаю.
— Тогда двигайся.
— Ты лучше всех, — шепчет она мне в самое ухо, когда такси, ко всеобщему восторгу, наконец, трогается с места под аккомпанемент гудков, брани и шипения водителя. Снова этот запах ее шампуня, на этот раз почти неразличимый за запахом сигарет.
— Что хоть за концерт?
— О, ты оценишь, поверь! Твои соотечественники, если я правильно угадала твой паспорт по цвету.
— А где ты успела увидеть мой паспорт?
— У тебя на столе сегодня, в куче барахла. Британский?
— Не угадала.
— Ну вот. Я думала, ты британец, просто из экзотического региона, например, с каких-нибудь далеких маленьких островов.
— Нет, просто давно там живу.
— А родился где?
— Ты лучше мне скажи, что за группа! А то вдруг я сойти решу, как раз сейчас на светофоре остановимся.
— Не решишь, мы уже приехали почти что. Это клуб «Раззматазз», он тут недалеко.
Я прислоняюсь виском к стеклу — архитектура меняется на глазах, как будто из старого города мы перемещаемся в какую-то портово-промышленную зону, перестроенную под офисы и хипстерские лофты. Лиза опускает стекло, и в салон врывается волна солоноватого морского ветра.
— Мы что, в порту?
Она зачем-то смеется. Такси останавливается возле огромного скопища людей, толпящихся возле продолговатого здания с подсвеченной сиреневым неоном вывеской «Раззматазз».
Я рассматриваю разноцветную толпу. Мне интересно, за кого меня принимает Лиза. Мы встаем в самый конец длинной очереди.
— Так ты скажешь мне, кто выступает? — спрашиваю я, поеживаясь на ветру.
Где-то в глубине здания слышались раскаты басов.
— «Placebo», — отвечает она, нажимая на клавиши в своем телефоне.
Первое, что я чувствую, это спазм. Сильный и больной, поднимающийся прямо из желудка. Я захожусь кашлем. Нет, только не они, не «Placebo». Я закрываю глаза, мне кажется, я начинаю узнавать мелодию басов, льющуюся из-за стен. «Bruise Pristine». Нет, не может быть, они больше не играют старых песен. Я вспоминаю лицо Иды Линн, когда я купил те билеты на сольный концерт в Стокгольме, ее глаза. Я думал, она заплачет, но она никогда не плакала. Те два билета, они так и остались в моем рюкзаке в ту ночь. Мы никогда не поехали на тот концерт, мы никогда не видели «Placebo».
