В какой-то момент я понимаю, что понятия не имею, какого цвета будет ее одежда. Я стараюсь визуализировать ее фигуру, бедра, обтянутые узкими джинсами, волосы в пучке на макушке, торчащие из ушей наушники. Инстинктивно я ищу в толпе что-то красное, но когда я, наконец, вижу ее, она в голубом. Выцветшая джинсовая куртка, от которой пахнуло спреем от вшей, которым обливают вещи в секонд-хендах Равала.
Я чувствую, как она прижимается ко мне плечом, всего на секунду, будто случайно, проходя мимо в толпе. Она улыбается, широко и ясно, хотя мы и условились под пристальным взглядом полицейских и камер наблюдения вести себя как незнакомцы. Я смотрю на свою потертую черную кожанку, которую дал мне, как прощальный подарок, так ничего и не спросивший у меня Карлос. Мне вспоминаются слова, которые она сказала мне, когда мы только познакомились, и я улыбаюсь ей в ответ. Это все очень волнительно.
Я захожу в полупустой вагон и занимаю место возле окна, прислонившись к холодному стеклу виском. Поезд трогается и с рывком начинает движение вперед. Позади слышится какое-то шуршание, потом кто-то касается моего плеча.
— Привет, — шепчет она по-русски. — Мы как шпионы.
— Ага.
— Я до последнего думала, что меня схватят те два копа с автоматами посреди платформы.
— Ты как купила билет?
— В автомате, за наличные.
— Хорошо.
— Нам надо придумать себе новые имена. Ты можешь быть Томом, парнем из Глазго. Ты ведь сможешь делать шотландский акцент? А я буду Гретой из Кейптауна. Мы познакомились на рейве в Хорватии и путешествуем по Европе с рюкзаками. Как тебе?
Я улыбаюсь.
— Привет, Грета.
— Привет, Том.
— Все ведь будет хорошо?
— Конечно.
— Думаешь, они меня уже ищут?
— Не думай об этом, и все будет хорошо.
Мы оба знаем, что я лгу, но это не важно.
— Я рада, что он умер. Знаю, мне плохо и мерзко, и я уже раз сто вымыла руки, но он… заслуживал смерти. Ты бы знал, как она плакала тогда. Он точно заслужил… все.
— Наверное.
— Наверное?
— Я не успел спросить его.
— Что?
— Про файлы. Что было в них, почему Илай должен был умереть.
— Это не важно. Теперь мы этого никогда не узнаем. Знаешь, Илай был особенным. Лучше бы Рита выбрала его. Эти его шуточки и знаки внимания. Ну кто еще подарит девушке, да еще такой, как Рита, книгу? Это был ужасно милый жест.
— Книгу?
— Да, там на вечеринке в «W» — отеле. Разве я не говорила, он принес ей подарок.
— Нет.
— Я думала, это не важно.
— Что за книга?
— Что-то из классики. Кажется, Стейнбек или Хемингуэй, на испанском. Мило и странно, как и сам Илай.
— Мило, — эхом отзываюсь я, — рассматривая пробивавшийся сквозь мелькающие силуэты домов рассвет. — И странно.
Голос диктора объявляет остановку — какая-то деревня в пригороде Барселоны. Поезд начинает снижать скорость.
— Знаешь, что Хемингуэй считал, что за ним следят?
— Серьезно?
— Ага. Он из-за этого спился и вышиб себе мозги. А знаешь, что самое забавное?
— Его фанаты считают, что это — дело рук Кортни Лав?
— Нет. Он оказался прав, за ним и правда следили.
— Серьезно?
— Ох, черт!
Меня прошибает холодный пот. Я вскакиваю с места.
— Это точно был Хемингуэй?
— Что Хемингуэй?
— Та книга, подарок?
— По-моему, да. А что?
— Я потом объясню.
— Ты куда? — Лиза тянется ко мне, цепляясь пальцами за мой рукав.
— Поезжай в Милан, а оттуда в Париж, все, как мы говорили. Купи новый телефон.
— Когда ты приедешь?
Я едва успеваю выскочить из уже закрывающихся дверей поезда. На перроне я набираю номер.
— Мы останавливались в вашей квартире. Моя девушка забыла у вас свою книгу. У нее коллекция винтажных изданий Хемингуэя, она — филолог.
— Что? — отзывается женский голос в трубке. — Я… если по-английски, то давайте медленнее.
— Давайте. У вас моя книга. Эрнест Хемингуэй. Эрнесто… Хемингуэй. Понимаете?
Ее вздох я принимаю за согласие. Кроме согласия я ничего не готов сейчас принять.
— Какого черта, Серж? — спрашивает Карлос, паркуя свой маленький белый «Ситроен» возле закрытых ставен витрины ресторана.
— Просто не спрашивай.
— Ну, знаешь что! — Карлос с силой ударяет ладонями по рулю, машина издает протяжный вопль.
Но у меня нет на него времени. Идея, та самая, которая толкнула меня с движущегося поезда, нарушив то хрупкое подобие плана, которое мы смогли сочинить за остаток бессонной ночи, делает мое израненное уставшее тело быстрым, а голос — уверенным.
Я выхожу из машины и приближаюсь к прячущейся между двумя витринами двери в жилую часть здания. Я нажимаю на кнопку домофона, зуммер гудит, отсчитывая секунды и глухие удары моего сердца. Наконец, я слышу заспанный женский голос:
— Кто?
— Мы говорили по телефону…
— Я пыталась вам дозвониться. Я ничего не нашла, простите.
— Вы можете впустить меня на минуту? Я хотел бы убедиться…
— Откуда мне знать, что вы не маньяк?
— Вы можете держать палец на кнопке вызова экстренной службы все время, пока я там.
Из спикера слышится глубокий хриплый вздох.
— Я сейчас позову соседа, если он дома.
Она отключается, я остаюсь ждать, переминаясь с ноги на ногу на сыром ветру, стараясь игнорировать Карлоса, жестами спрашивающего меня из машины свой извечный вопрос: какого черта вообще происходит? Секунды тянутся так медленно, мне кажется, я чувствую, как, пролетая мимо, они дотрагиваются до моего лица. Но это только сквозняк в переулке.
— Ты меня уже просто достал! Ты вообще в курсе, что Олли Ингланд мертв? Дядя сказал, его ударили по башке бутылкой, не меньше десяти раз, — Карлос не выдерживает и высовывает, наконец, голову из машины.
— Карлос, я прошу.
Он закатывает глаза. В этот момент раздается щелчок зуммера и я дергаю ручку двери на себя, она поддается. Я толкаю ее назад со всей силой, оставшейся в моих руках, отрезая Карлоса, и бегу вверх по ступеням. Хозяйка, девушка лет двадцати пяти, наклоняет голову через перила.
— Вы один?
— Да.
Запыхавшись, я влетаю на площадку, чуть не напоровшись на рослого мужчину лет шестидесяти, кутающегося в застиранный велюровый халат.
