Лиза замолкает. Я тоже молчу, просто сижу, глядя поверх ее головы, глядя на падающий снег.
— Серж, ты должен понимать, в каком мире мы живем. Это ваш мир, мир мужчин. Это вы делаете из нас врагов. А я… я любила ее всем сердцем. Все, что случилось тем вечером, — вина мужчин. Таких, как Олли, как Миша и Саша. Не таких, как ты. И не таких, как Илай. Но таких, как они.
Ее дыхание заметно учащается.
— Я… меня никто не может винить в том, что случилось той ночью, Серж. Ты же не станешь винить ураган в том, что он сносит дом, стоящий на краю обрыва? Тут нет моей вины.
Она наливает еще выпить.
— Я задремала в квартире тех парней. Когда я проснулась, было где-то три утра, и я решила пойти домой. Помню, я шла по темным теплым улицам, мои шпильки отстукивали по мостовой, и я так надеялась, что все наладится, что все решится, что завтра будет новый день и она не вспомнит, как зла на меня была. Я подошла к дому по аллее. Квартира была пустой. С Ритой так бывало, она могла прийти домой на рассвете, поводов волноваться не было. Я разделась и набрала ванну. Я… я пошла в ванну только потому, что так любила делать Рита, у нее была теория, что перед сном нужно как следует отмокнуть. Если бы ты видел ее, какой перламутровой была ее кожа, ты бы тоже последовал ее советам. Она ввалилась в квартиру минут двадцать спустя, не одна. Я узнала голос Оливера. Тогда я решила, что они познакомились только тем вечером. Мне было стыдно, что я слушаю их, слушаю, как он приказывает ей повернуться спиной, произносит с этим своим акцентом, смакуя каждый слог, называет ее грязными словами. Я хотела дать им знать, что я там, что я… что они должны остановиться, но вместо этого я слушала, как он говорил с ней, а она отвечала, а потом не отвечала, как шурша соскользнуло на пол ее красное платье, как стонали пуговицы, едва пролезая в петли, как кто-то из них вздохнул, почти вскрикнул, а потом раздался звук тела, мертвым грузом падающего на кровать. Пару минут спустя послышался его голос. «У тебя другие волосы», — сказал он, и тогда я сразу поняла, что они были знакомы раньше. «Блондинок больше никто не воспринимает всерьез», — ответила она. Я помню, он спросил ее, так ли это, и Рита сказала ему, что даже он не принимает ее всерьез. А Олли ответил ей: «Неправда, я всегда воспринимаю всерьез голых женщин». Потом кто-то из них закурил, я почувствовала, как потянуло сигаретным дымом. А затем она сказал ему, что любит его, на выдохе, после длинной затяжки. А он, на вдохе, со смехом сказал ей не быть дурой. Рита продолжила говорить, о Барселоне и о новой жизни, и о том, куда они пойдут завтракать утром. Он пытался отшутиться, потом они замолчали, снова начали трахаться. Видимо, только так он и мог отвлечь ее от темы безответной любви. Поэтому бросил ее, едва успев вытащить из нее свой член. Я стояла, прислонив ухо к двери, но когда послышался звук босых ног по полу, я ринулась в ванную и залезла в воду, с головой. Он зашел всего на секунду и, увидев меня, смотрящую на него широко открытыми глазами из-под тяжелого одеяла мутной от мыла воды, он тут же свалил, ничего не сказав. Когда он вышел, Рита сразу же начала нести какую-то унизительную чушь, умолять его остаться. Он сказал, что ей надо выпить воды и проблеваться, потом ушел. Я слышала, как она всхлипывала в прихожей. Это был первый раз, когда она плакала при мне. И это было из-за него.
— Ты можешь не говорить дальше.
— Да?
— Да.
Она закусывает губу.
— Когда она открыла дверь в ванную комнату и я увидела ее опухшее от усталости и слез лицо, отклеившийся уголок ресниц, я так хотела обнять ее, прижать к себе, сказать, что все будет хорошо. Она была рада мне, так сильно, что полезла ко мне в остывшую воду. Рита попросила сделать погорячей и, смеясь сквозь слезы, говорила мне, что любит меня больше всех на свете. А потом ее лицо почернело от злости — она вспомнила. Вспомнила о том, как Олли флиртовал со мной в баре. Я увидела это у нее в глазах. Она ударила меня по лицу, наотмашь, безо всякого предупреждения. У меня из глаз сразу покатились слезы, это был рефлекс, мне было их не остановить. И тут она начала говорить. Оказалось, она знала, кто я, в смысле, что Миша — мой родственник. И что я ничтожество, которое подослали, чтобы стать ее заменой. Я не могу сказать тебе, как она называла меня, что говорила. И я готова была все стерпеть, если бы только не этот холод в ее голосе, будто мы чужие.
— Рита сказала, что все смеются надо мной за моей спиной и называют маньячкой, влюбленной в нее. Потом она приказала мне встать в полный рост, и я зачем-то послушалась ее. Тогда она начала смеяться над моим телом, моими толстыми бедрами и маленькой грудью. Говорить мне, что Олли никогда бы не стал спать с такой жалкой тупой уродиной. Я хотела, чтобы она замолчала, просто перестала, просто закрыла рот, понимаешь. Я думала, она любила меня, а Рита сказала, что это все было не по-настоящему. Она… врала мне, притворялась. Имитировала все, чтобы держать врага ближе. Она смеялась, так истерично и так гадко, а я умоляла ее замолчать и дать мне уйти, а она не отпускала меня. Тогда я толкнула ее в грудь, изо всех сил, а потом схватила свою одежду и убежала. Я забыла ключи в квартире. Как оказалось, я вышла с другой стороны и меня не видела камера над магазином по соседству. Поэтому они и решили, что в квартире не было больше никого, только Рита и мужчина, которого она привела с собой. Но его не смогли опознать, никто, кроме тебя. — Лиза крепче обнимает колени, ежась на холодном полу.
— Вот так вот, — усмехается она, минуту спустя. — А теперь ты решаешь, звонить копам сейчас или ждать утра. Мне все равно.
— Мне тоже.
— После я вернулась обратно к парням из стартапа. Один из них, тот, с которым ты больше всех разговаривал тогда в баре, где играл Олли, видел, как я возвращалась. Он выходил покурить. То место, что-то вроде апарт-отеля, поэтому он не удивился, когда я сказала ему, что ходила за льдом в автомат, но он оказался выключенным. Я выпила полбутылки виски и уснула на диване в гостиной. Наутро я проснулась и пошла на встречу, по пути купила чистую рубашку в «Заре», потому что не успевала зайти в квартиру. Мне было плохо, виски гудели, голова раскалывалась, я даже не вспомнила ничего, только удивилась, что Риты не было, — она издает короткий смешок. — Я ведь не думала, что она могла взять и умереть, понимаешь. Я ведь не убийца, я просто хотела, чтоб она прекратила меня обижать. Мне было больно.
— Помню, когда я приехала, кругом были копы и «Скорая», мимо меня прошел парень в форме парамедика, со щелчком стаскивающий с руки латексную перчатку. Почему-то в память врезался этот звук — сухой хлопок резины о кожу и то, как он на секунду скривил лицо от боли. Странно, да? Такая случайная деталь так глубоко засела в голову.
Лиза встает с места, проходит круг по комнате, потом останавливается, глядя куда-то сквозь влажную снежную мглу.
— Я пыталась научиться с этим жить. Стоит ли говорить, я немного съехала с катушек, Серж. Я поняла это только тогда, когда встретила тебя. До этого, целый год, я просто жила, как биологический организм, вся моя деятельность сводилась к немногим инстинктам, основным из которых была какая-то необъяснимая тяга ко всему, что связано с ней и с тем, что случилось той ночью. У нее не было семьи, а у меня был ключ от ее квартиры. Она сама дала мне его, еще давно. В первый раз я пришла туда для того, чтобы выбрать платье, в котором ее можно было похоронить. Потом — чтобы найти какие-то документы. Мне казалось, что если в ее туфлях кто-то ходит, это как будто бы делает ее чуть менее мертвой, если кто-то красит губы ее помадой, курит ее сигареты, спит в ее кровати… она как будто продолжает жить, какая-то часть ее, реинкарнация. Но это не касалось ее работы, занимать ее должность я не могла, это было бы предательством.
