— Кайла, постой. Подойди, поговорим минутку. — Мама улыбается, но лишь только губами. — Горячий шоколад? — спрашивает она, и я тянусь за ней в кухню. Она молча наполняет чайник, готовит напитки. Мама не из разговорчивых, — разве только ей есть что сказать.
А сейчас явно есть. У меня тревожно сосет под ложечкой. Неужели она заметила, что я изменилась? Может, если я расскажу ей, она сможет помочь и...
Не доверяй ей.
После того как мне стерли память, мой мозг напоминал чистый лист. Для того чтобы научиться всему заново — ходить, разговаривать и справляться со своим «Лево», — мне пришлось провести в больнице девять месяцев. Потом меня определили в эту семью. Со временем я привыкла видеть в маме друга, того, на кого можно положиться, но долго ли я в действительности ее знаю? Меньше двух месяцев. Казалось, что дольше, потому что, то была вся моя послебольничная жизнь, все, что я помнила.
Теперь, когда мои жизненные рамки расширились, я знаю, что к людям следует относиться не с доверием, а с подозрением.
Она ставит чашку передо мной на стол, и я обхватываю ее ладонями, грея холодные руки о горячие бока.
— Что случилось? — спрашивает мама.
— Похоже, я упала в обморок.
— Почему? Медсестра сказала, что ты не ела, однако твой ланч-бокс каким-то загадочным образом оказался пуст.
Я молчу, маленькими глотками пью шоколад, сосредоточившись на горьковато-сладком вкусе. Все, что я могла бы сказать об этом, кажется полной бессмыслицей даже мне самой. Неужели я потеряла сознание от того, что писала левой рукой? И еще этот сон, или что там было. Я мысленно вздрагиваю.
— Кайла, я знаю, как тебе сейчас тяжело. Если хочешь поговорить, я всегда готова тебя
выслушать. О Бене, о чем угодно. Если не можешь уснуть, можешь будить меня в любое время — я не против.
При упоминании имени Бена на глазах у меня выступают слезы, и я часто-часто моргаю. Если бы она только знала, как мне на самом деле тяжело, если бы знала другую часть истории. Меня так и тянет рассказать ей, но как она посмотрит на меня, если узнает, что я, возможно, убила человека? К тому же, даже если она и не будет против, уж отец-то наверняка будет.
— Когда папа возвращается? —- спрашиваю я. До меня вдруг доходит, что его нет уже довольно-таки долго. Он всегда много ездит по работе: устанавливает правительственные компьютеры по всей стране. Но обычно хотя бы пару дней в неделю дома бывает.
— Возможно, какое-то время мы его еще не увидим.
— Почему? — спрашиваю я, стараясь скрыть облегчение, которое испытываю в душе.
Мама встает, моет наши чашки.
— Ты выглядишь уставшей, Кайла. Почему бы тебе не вздремнуть перед ужином?
Разговор окончен.
Ночью меня осаждают путаные сны: не то я бегу, гонюсь за кем-то, не то за мной кто-то гонится. Проснувшись, должно быть, раз уже в десятый, я ударяю кулаком по подушке и тяжело вздыхаю. Потом вдруг настораживаюсь, когда до моего слуха доносится какой-то тихий
звук — хруст, — идущий снаружи. Быть может, в этот раз я наконец-то проснулась уже не из-за сна?
Прокравшись к окну, я осторожно отодвигаю занавеску. Поднявшийся к ночи ветер гоняет по саду листья. Деревья как-то разом стали казаться голыми после вчерашней бури. Оранжево-красные всполохи мелькают в воздухе, кружат вокруг припарковавшейся у дома темной машины.
Дверца машины открывается, из нее выходит женщина. Длинные волнистые волосы падают на лицо. Я охаю. Неужели это возможно?
Закрывая дверцу, она отбрасывает волосы рукой, и я окончательно убеждаюсь: это миссис Никс, мама Бена.
Я с силой стискиваю край подоконника. Зачем она приехала?
Сердце молотом стучит в груди от вспышки безумной надежды: быть может, у нее есть новости о Бене! Но надежда тут же бесследно тает, когда я вижу в лунном свете ее лицо — бледное, изможденное. Если у нее и есть какие новости, они отнюдь не радостные. Я слышу, как под ногами ее хрустит гравий, потом раздается тихий стук в переднюю дверь.
Возможно, она пришла узнать, что случилось с Беном, что такого я сделала. А может, собирается рассказать маме, что я была там перед тем, как его забрали лордеры. Воспоминания болезненной вспышкой ослепляют мозг: Бен в агонии, стук в дверь, когда неожиданно вернулась его мама. Я сказала ей, что нашла его с уже сорванным «Лево» и...
Стук в дверь. Ей пришлось отпереть дверь, чтобы войти. Я сказала ей, что обнаружила его уже таким, но она не могла не понять, что я соврала. Иначе как бы дверь оказалась запертой, когда она пришла?
Ей открывают, и до меня доносится невнятное бормотание.
Мне нужно знать.
Я на цыпочках крадусь по комнате, выхожу на лестницу, потом как можно тише, по одному шажку, начинаю спускаться. Прислушиваюсь.
Слышен тихий свист чайника, приглушенные голоса на кухне. Еще шажок, еще.
Что-то касается моей ноги, и я вздрагиваю, едва не вскрикиваю, пока до меня не доходит, что это Себастиан. Он трется о ноги, мурлычет.
«Пожалуйста, тише», — мысленно молю я. Наклоняюсь, чтобы почесать его за ушами, но при этом ударяюсь локтем о высокий стол.
Замираю, затаив дыхание. Шаги приближаются! Ныряю в темный кабинет напротив.
— Это всего лишь кот, — слышу я мамин голос, затем какое-то движение, тихое «мяу». Шаги удаляются обратно в кухню, потом со щелчком закрывается дверь. Я прокрадываюсь назад в коридор, чтобы послушать.
— Сожалею насчет Бена, — говорит мама. До меня доносятся звуки отодвигаемых стульев. — Но вам не следовало приходить сюда.
— Пожалуйста, вы должны помочь.
— Не понимаю. Как именно?
— Мы испробовали все, чтобы узнать, что с ним случилось. Все. Нам ничего не говорят. Я подумала, вы могли бы... — Голос ее стихает.
У мамы есть связи. Политические. Отец ее, до того, как его убили, был премьер-министром с лордеровской стороны Коалиции. Может ли она помочь? Я жадно прислушиваюсь.
— Мне очень жаль. Я уже пыталась — ради Кайлы, — но словно в стену уткнулась. Так ничего и не выяснила.
— Я просто не знаю, куда еще обратиться. — До меня доносятся ее тихие всхлипывания. Она плачет. Мама Бена плачет.
— Послушайте меня. Ради вашей же пользы вы должны прекратить расспросы. По крайней мере пока.
Я понимаю, что это глупо и бессмысленно, но ничего не могу с собой поделать: к глазам подступают слезы, в горле встает ком.
Мама пыталась узнать, что случилось с Беном. Ради меня. Она не рассказывала мне, потому что так ничего и не узнала. Она сильно рисковала, так как расспросы обо всем том, что имеет отношение к лордерам, опасны. Смертельно опасны.
Да и мама Бена сейчас рискует не меньше!
