— Катран! Спасибо.
Он пристально смотрит на меня:
— Я принимаю твое желание быть с нами. Но ты должна знать свои ограничения.
— Что ты имеешь в виду?
Он качает головой:
— В другой раз. — Поколебавшись, он дотрагивается ладонью до моей щеки. — Сожалею насчет Бена.
Уже пора готовиться в школу, когда я бегу трусцой по нашей улице. Прокрадываться через заднюю дверь поздно, и я рада, что на всякий случай оставила записку, в которой говорилось: «Отправилась на пробежку».
Стараться не шуметь уже нет смысла, поэтому я открываю переднюю дверь и кричу:
— Привет, вот и я.
Мама выглядывает из кухни, когда я наклоняюсь, чтобы развязать шнурки.
— Не холодновато ли сегодня для пробежки?
— Холод как раз то, что нужно, чтобы пробежаться! — отвечаю я, стараясь придать голосу бодрости. Не выходит.
Мама появляется в прихожей, когда я прячу кроссовки в шкаф.
— Что случилось? — спрашивает она, и на лице у нее озабоченность, так похожая на искреннюю и настоящую. Как бы мне хотелось верить, что это правда. Упасть в ее объятия и рассказать о Бене. Но я не могу. Как и не могу отрицать, что она прекрасно видит мои красные, заплаканные глаза.
— Просто думала о Бене. Не могла спать, вот и решила пробежаться.
Она кладет руку мне на плечо, легонько сжимает. Тянет меня к лестнице.
— Иди, прими душ и согрейся. А я пока приготовлю завтрак.
ГЛАВА 33
Со вчерашнего утра природа, словно из сочувствия, погрузилась в холодное оцепенение. Днем температура держится около нуля, а ночью подмораживает. Внутри у меня тоже все как будто заледенело. Я живу, как во сне, и в школе, и дома делаю и говорю все машинально, будто робот. Время движется как-то странно. Устремляю невидящий взгляд в окно на каких-то пару минут, а когда поднимаю глаза, оказывается, что прошло несколько часов.
Я даже написала свое домашнее сочинение по Шекспиру, чтобы было на что отвлечься, чем занять мысли. Жалкие усилия, но от них хотя бы не нужно ждать неприятностей. По крайней мере, пока работу не прочтут, потому что она довольно плохая. Хотя Нико или Коулсон могут сделать так, что к тому времени это будет уже неважно.
И сегодня вечером — Группа. Бег обычно помогает мне почувствовать себя лучше, больше собой. Кто бы я ни была. Но сегодня я не уверена, что бежать было хорошей идеей. Это только заставляет меня вспоминать, как мы бежали на занятия в Группе вместе с Беном.
Мы обычно бегали, чтобы побороть воздействие наших «Лево». Все эти мозговые стимуляторы, эндорфины, вырабатываемые во время значительных физических нагрузок, давали возможность думать, говорить о неприятных вещах без падения уровня. Но дело было не только в этом, просто Бен любил бегать. Даже больше меня. Это было его неотъемлемой частью.
Я спотыкаюсь и чуть не падаю. В моем сознании бег по-прежнему неразрывно связан с Беном.
Я перехожу на шаг. Что это означает? Горе затмило разум, но что-то все время терзало меня, не давало покоя. И, кажется, я поняла что. Я догадалась, что Бен будет бегать в том месте и в то время, потому что слишком хорошо знаю его. И моя догадка оказалась верной.
А это значит, что в чем-то он остался прежним.
Заставляю себя вспомнить каждое мгновение вчерашнего утра, изучить его. То, чего я пыталась избежать. Он не узнал меня, поэтому я предположила, что ему заново стерли память. Нового «Лево» видно не было, но из-за длинных рукавов сказать наверняка было нельзя. Они бы спрятали его.
Но что-то не так. Если бы ему снова стерли память, он был бы как новый Зачищенный, счастливый и улыбающийся. Но таким он вовсе не был, наоборот, показался мне еще серьезнее и сдержаннее, чем раньше. Что бы ни случилось с ним, это что-то другое.
Я шагаю по обледенелой дороге, погрузившись в свои мысли, и почти не замечаю укусов холода теперь, когда уже не бегу. Время от времени из-за спины появляются и исчезают огни фар проезжающих мимо легковых машин и фургонов.
Завернув за угол, вижу фургон, припаркованный на обочине. Краем сознания отмечаю: он белый, на боку написано: «Бест. Строительные работы».
Бежать!
Не успеваю я это подумать, как сбоку кто-то хватает меня за руку. Моя инстинктивная реакция — развернуться и ударить ногой, но с другой стороны появляются огни машины. Он отпускает меня, когда фары освещают нас и подтверждают единственное заключение: это Уэйн.
Уэйн, но он изменился. Его лицо, никогда не отличавшееся красотой, сейчас уродует ужасный шрам, идущий от глаза вверх, волос вокруг него нет, и они уже не вырастут.
— Красота, да? — оскаливается он, прочтя все у меня на лице.
— Чего ты хочешь? — спрашиваю я, уклоняясь от ответа. Напоминаю себе, что он не помнит; так, по словам Эми, считают врачи. У него посттравматическая амнезия. Он не помнит, кто избил его. Но вдруг при виде меня память к нему вернулась?
Проезжает еще одна машина.
— Думаю, ты знаешь.
Все во мне кричит: беги!
— Не знаю, — отвечаю я. — Скажи.
Он вскидывает брови, и одна, пересеченная шрамом, выглядит так, будто ее разделили надвое.
— А я скажу. Ходи и оглядывайся, куколка, потому что однажды, когда ты будешь одна, я подкараулю тебя в каком-нибудь укромном местечке.
Он подмигивает, и до меня доходит, что один глаз искусственный — он смотрит не в ту сторону.
— До встречи, куколка, — скалится Бест и возвращается к фургону. Садится, заводит мотор и уезжает. Прежде чем исчезнуть из виду, дважды сигналит.
Колени дрожат так, что я вынуждена остановиться и прислониться к дереву. Смотрю на свои руки: сколько увечий они нанесли. Обучение Нико проявило себя в минуту опасности. Да, это была самооборона, но все, что я вижу, это кровь. Его голова вся в крови. Я медленно вдыхаю и выдыхаю, борясь с приступом дурноты.
И Уэйн помнит. Он знает, что это я покалечила его, однако не сказал властям. Хочет сам поквитаться со мной.
Дрожа как осиновый лист, начинаю снова двигаться: сначала иду, потом перехожу на бег. Глядя в лицо фактам, надо признать: каким бы страшным ни был Уэйн, он — меньшее из грозящих мне зол. Так много угроз, из-за которых нужно постоянно оглядываться, что, пожалуй, стоит прицепить зеркало заднего вида, чтобы все время держать их в поле зрения.
Яркий свет и улыбки членов Группы не согревают. Я все еще дрожу, когда мама забирает меня в конце занятия.
— Видишь, я же говорила тебе, что бегать слишком холодно. Ты должна слушать свою маму.
Бип-би-и-ип! Гул клаксонов оглушает, но движение остановилось. Никто никуда не едет, и я кричу водителю автобуса: двигайся, сделай же что-нибудь! Я знаю, что должно случиться, но он меня не слышит.
