Поколебавшись, я кивнул и опустился на мягкое, обтянутое кожей заднее сиденье. Мужчина уселся вперед, долго и неуклюже подстраивал под себя водительское кресло, словно это не он только что сидел за рулем автомобиля, поправлял зеркало заднего вида, некоторое время возился с замком зажигания.
– Назовите ваш адрес, пожалуйста, – мягко произнес он. – Я многое знаю, но не всеведущ.
Я назвал.
– Глазом моргнуть не успеете, как будем там, – он завел мотор и вывел автомобиль на полосу. – Вы точно уверены, что хотите поехать домой? Не к кому-то другому? Никому не хотите нанести визит?
Я покачал головой, вытащил телефон и набрал номер Люции.
– Приезжай ко мне!
– Прямо сейчас?
– Прямо сейчас.
– А что ты вообще здесь делаешь? Я думала, тебя на неделю вызвали в Цюрих! Что-то случилось?
Я потер лоб. Все верно, так я ей и сказал, чтобы на следующий день отправиться к Ханне и провести с ней все выходные.
– Все пошло кувырком.
– Опять Мольвиц?
– Опять Мольвиц.
– Еду.
Я нажал на отбой и уставился на крохотный дисплей. А что, если Ханна и впрямь была уже по пути сюда? Значит, я сделал все не так, значит, Люции ни в коем случае нельзя было показываться вблизи моей квартиры. Срочно нужно было перезвонить – вот только которой из двух? Как так могло случиться, что я уже перестал понимать, что происходит? Худощавый тип глядел на меня в зеркало. У меня кружилась голова. Я закрыл глаза.
– Задаетесь вопросом, почему и то, и это не задалось, достопочтеннейший? Потому что человек слишком многого хочет. В самом буквальном смысле. Хочет, чтоб его было много. Быть многосторонним. Жить множеством жизней. Но лишь поверхностно, не углубляясь. Но в своем последнем стремлении, дорогой друг, человек жаждет единения. С самим собой и со всем остальным.
Я приоткрыл глаза.
– О чем вы вообще говорите?
– Ничего я не говорил! А если бы и сказал – лишь то, что вы и так знаете без меня.
– Это вообще ваша машина?
– Это вас действительно беспокоит в настоящий момент?
Всю дорогу до моего дома я молчал. По какой-то причине я решил, что он не станет брать с меня денег, но он заломил невероятно высокую цену. Расплатившись, я вышел из авто, а когда обернулся, его уже и след простыл.
Люция поджидала меня в коридоре под дверью. По всей видимости, она тут же выехала. На нее можно было положиться.
– Что не так? – спросила она. – Мм?
И внимательно взглянула мне в глаза.
Я раскрыл было рот, но закрыл его, так ничего и не сказав.
Она положила руки мне на плечи.
– Ты хочешь мне что-то сказать?
Я не шелохнулся. Мы так и стояли под дверью. Я сделал глубокий вдох, но вновь промолчал.
Мы вошли. Миновали коридор, мою неприбранную гостиную и, как обычно, оказались в спальне.
Мгновение спустя мы лежали рядом, я чувствовал упругость ее тела, мог вблизи рассмотреть, какими темными были ее глаза. Ее пальцы колдовали над моим поясом, мои руки проникли ей под блузу, все происходило само собой, без заминок, без раздумий, словно мы не прилагали к тому ни малейших усилий. Потом – покрывало, нагота, вздохи, ее сильные руки, и я обнимал ее, а она меня, – и вот мы уже вновь разомкнули объятия и лежали рядом, тяжело дыша. На ее коже проступила тонкая сеточка пота. От взгляда на нее во мне пробудилось столько нежности, что я чуть было не произнес слова, которые мне тут же пришлось бы взять обратно. Действительно ли она носила моего ребенка? Но ведь у меня уже было двое, и с ними мне приходилось достаточно тяжело, они и без того казались мне чужими, глядели на меня с сомнением и задавали вопросы, на которые я не знал ответов; я не был им хорошим отцом.
– Так дольше не может продолжаться, – сказала она.
– Что?!
Внутри у меня все перевернулось.
– С этим Мольвицем. Ты слишком хорошо к нему относишься. Надо что-то предпринять.
Я подставил ей под голову свое плечо. До чего мягкими были ее волосы. И этот золотистый пушок у нее на руках, и плавный изгиб ее груди. Ради нее я бы на все пошел, все бы за нее отдал.
Так уж и все?
Все, кроме той, другой, которая, вероятно, через пару минут, а может, на той неделе или в следующем месяце, или когда-нибудь еще в этом году позвонит мне в самый неподходящий момент, чтобы сказать, что решила сделать мне сюрприз и навестить меня, и что она уже в городе, на моей улице или уже прямо в доме, на лестнице, прямо под дверью. Если бы все это было чьей-то выдумкой, подумал я, то это случилось бы прямо сейчас.
Кто-то позвонил в дверь. Я подскочил в постели.
– Что случилось? – спросила Люция.
– Звонок.
– Я ничего не слышала.
Я молча погладил ее по голове. «Пока еще у меня есть возможность во всем признаться, – мелькнула мысль. – Пока меня еще не поймали с поличным. Ты простишь мне?..» Но я знал, что она не простит.
Не потрудившись одеться, я прошествовал в коридор. Если я сейчас открою, а там стоит Ханна, что мне делать тогда? Может, есть еще какой-то способ выкрутиться? В кино и бульварных романах из любой самой безнадежной ситуации находится выход. Главные герои изобретают блистательные отговорки, открывают и закрывают двери, разводят двух женщин по двум разным комнатам и даже оказываются способны водить целые толпы людей мимо друг дружки на крошечном пятачке так, чтобы они не столкнулись. На этом целый жанр выстроили. Наверное, так и впрямь можно было бы устроить, если обладать достаточной решимостью. При должном приложении усилий можно осуществить практически что угодно. Даже раздвоиться. Но у кого, спрашивал я себя, стоя нагишом в коридоре, у кого достанет на это сил?
Я схватился за ручку. Даже убежденность в том, что ничто уже не отделяет тебя от катастрофы, придает уверенности. Еще мгновение поколебался. А почему только одна Ханна, почему не какой-нибудь скандал помощнее, чтоб сильней проняло? Почему бы ей не прихватить с собой еще и детей, почему бы и родителям моим в придачу не заявиться без всякой посторонней помощи из своего мрачного дома престарелых, с чего бы мне не ждать еще и Лобенмейера, Гауберлана и Лонгрольфа из проверочной комиссии, почему не Мольвица, в конце концов; отчего бы не ввалиться сюда им всем, чтобы взглянуть на меня, не прикрытого ни одеждой, ни завесой тайны, показушничества, выдумки или обмана, целиком и полностью в истинном своем обличье?
Я распахнул дверь.
– Входите. Входите же все!
В опасности
– Я думал, мы разобьемся. Господи боже! С тобой что-нибудь подобное хоть раз случалось?
Элизабет покачала головой. На этот раз даже она была готова к худшему: крохотный самолетик скрипел, его сносило порывами ветра, медицинские наборы так и летали по пахнущему маслом и металлом грузовому отсеку. Одному из врачей угодило по лбу, и пришлось наложить ему давящую повязку, чтобы остановить кровь. Лео, однако, все это время сидел тихо. Он был бледен, держал спину прямо; сжатые губы изображали некое подобие вымученной улыбки.
