Глава 24
Военное искусство самураев
И на жемчуге бывают царапины.
Японская пословица
Сражения самураев, то есть в принципе битвы практически не прекращавшейся в стране гражданской войны, когда один даймё пытался силой отнять что-то у другого, либо земли, либо власть, проходили в Японии не просто так, а по определенным неписаным правилам. Сначала на битву выезжал один самурай и громко объявлял, кто он, какому дому служит, чем отличились его предки и почему он бросает вызов врагам.
Принять такой вызов должен был противник, равный этому воину по доблести и положению. Когда один из самураев одерживал победу, в бой вслед за ним вступали другие самураи. Так из одиночных поединков схватка постепенно становилась всеобщей и длилась до победы одной из сторон. Управлять таким боем было практически невозможно, как, впрочем, и любым средневековым сражением, в котором главной и решающей силой оказывались рыцари, будь то японские или же западноевропейские.
Разница заключалась в отношении к смерти. Самураи, проиграв сражение и оказавшись перед выбором смерть или плен, всегда выбирали первое, тогда как западноевропейские рыцари-христиане – второе. Самоубийство для христианина было страшным грехом, хотя те же самые самураи-христиане его все равно совершали, поскольку участь сдавшихся была просто ужасна. Рыцари же в плену встречали едва ли не дружеский прием, пировали за одним столом с пленившим их феодалом и даже часто сами за себя назначали и сумму выкупа, причем не торгуясь! В Японии такое было немыслимо. Здесь ценностью были не деньги проигравшего, а его голова. И чем более высокого ранга противнику она принадлежала, тем на более высокую награду мог надеяться добывший ее в бою самурай.
Книга в книге. Недостойный самурай Небару Дзозен.
Самурай, бывший ронин, Небару Дзозен в романе Джеймса Клейвелла не сумел совершить самоубийство, оказавшись на положении пленника, и вот какая после этого была его судьба…
Он умирал недостойно, плача от страха, прося его помиловать. Убивали его медленно и жестоко. Ему разрешили бежать, потом аккуратно проткнули штыком среди общего смеха, снова заставили бежать и подрезали поджилки. После этого ему позволили уползти, потом медленно вспороли живот, пока он кричал, а кровь и слизь вытекали из него, и так оставили умирать.
После него Нага обратил внимание на остальных самураев. Трое людей Дзозена тут же встали на колени, обнажили свои животы, поставили перед собой короткие мечи, чтобы совершить сэппуку. Трое их товарищей встали сзади них как помощники, обнажив длинные мечи, они взяли их обеими руками. Нага и его люди их больше не трогали. Как только самураи, стоящие на коленях, легли на свои мечи, они вытянули шеи, и три меча, опустившись, одним ударом отрубили им головы. В упавших головах клацнули зубы, и все стихло. Тут же налетели мухи.
После этого на колени встали еще два самурая, последний из оставшихся стоял наготове как помощник. Первый из вставших на колени был обезглавлен тем же способом, что и его товарищи, как только опустился на нож. Другой сказал:
– Нет. Я, Хирасаки Кенко, знаю, как умирать – как следует умирать самураю.
Кенко был гибкий молодой человек, надушенный и миловидный, бледнолицый, волосы его были хорошо смазаны маслом и плотно заплетены в косичку. Он почтительно взялся за свой меч и частично обмотал лезвие поясом, чтобы удобней было держаться за него рукой.
– Я осуждаю смерть Небару Дзозен-сана и этих его людей, – твердо сказал он, кланяясь Наге. Он кинул последний взгляд на небо и в последний раз ободряюще улыбнулся своему помощнику: «Сайонара, Тадео». После этого он глубоко погрузил свой нож с левой стороны себе в желудок. Он обеими руками сделал полный разрез поперек, вынул его и глубоко погрузил его снова, как раз над пахом, и резко рванул вверх в полном молчании. Его вспоротые внутренности вывалились на колени, и, когда его ужасно искаженное агонией лицо ткнулось вперед, помощник опустил вниз свой меч, блеснувший широкой дугой.
Нага сам поднял за косичку голову этого самурая, отер ее от грязи и закрыл глаза. Потом он приказал своим людям проследить, чтобы голова была вымыта, упакована и отправлена Ишидо со всеми почестями, с полным отчетом о мужестве Хирасаки Кенко.
Последний самурай опустился на колени. Не было никого, кто бы помог ему совершить сэппуку. Он тоже был молод. Его пальцы дрожали, его охватил страх. Дважды он выполнял свои обязанности по отношению к своим товарищам, дважды рубил головы с большим искусством, спасая их от пытки болью и позора страха. И только что он ждал смерти своего любимого друга, который умер, как полагается самураю, принеся себя в жертву в гордой тишине, потом он опять рубил чисто, с совершенным искусством. Он никогда не убивал до этого случая.
Смерть его была быстрая, безболезненная и почетная.
Головы были подобраны. Потом вновь вернулся к жизни Дзозен. Его руки судорожно пытались заправить кишки обратно в живот.
Его оставили собакам, которые пришли из деревни.
Комментарии, как говорится излишни. Конечно, роман – это роман, однако реальность, пожалуй, была еще хуже!
Впрочем, «погоня за головами», так же как и стремление европейских рыцарей как можно больше захватить в плен своих сотоварищей, очень часто шла вразрез с требованиями военного искусства. Дело в том, что самурай, раздобывший ценную голову, обычно покидал поле битвы, так как пребывал в полной уверенности, что исполнил свой долг до конца. Между тем было бы куда лучше, если он оставался там и продолжал сражаться. Да и сама схватка нередко перерастала в неуправляемую свалку, в которой один пытался отрубить голову убитого врага, тогда как соратники последнего погибшего пытались ему в том помешать. В результате иным полководцам приходилось особым приказом запрещать этот варварский обычай, чтобы их воины занимались в битве своим прямым «делом», а не собирали эти кровавые трофеи! А вот во время войны в Корее трофейных голов было так много (только в битве при Сачхоне их отрезали 38 700!), что… вместо них в Японию отправляли отрезанные у них носы, засоленные в больших деревянных бочках.
Памятник Кусуноки Масасигэ на территории императорской резиденции в Токио.
Однако как только в войсках самураев появились отряды копейщиков, лучников и стрелков, набранные из крестьян, японские полководцы быстро переняли традиции китайского военного искусства. Так что теперь их битвы стали проводиться по плану и меньше всего напоминали былые свалки конных воинов, в которых равный старался сражаться только с равными, как это бывало и на заре феодализма в Европе!
