В свою очередь, разгромленный Исида Мицунари тоже бежал с поля сражения и три дня прятался по лесам, пытаясь добраться до моря, но подхватил дизентерию и, будучи в плачевном состоянии, был выдан сторонникам Иэясу, который приказал его казнить. Однако в день своей победы при Сэкигахаре сам Иэясу еще не знал о том, каков будет конец его заклятого врага, но хорошо понимал, какая именно победа им одержана. Поэтому он сделал все, чтобы войти в историю Японии, а именно: проведя все сражение без шлема с непокрытой головой, теперь надел его и, плотно завязав шнурки, сказал: «Одержав победу, подтяните шнурки вашего шлема», намекая этим на то, что дело приведения страны в порядок с этой битвой еще отнюдь не закончено.
Затем к нему один за другим начали подходить с докладами командиры, а воины различных отрядов приносили и складывали перед ним отрубленные головы знаменитых врагов, и Токугава Иэясу приступил к традиционному в Японии «осмотру голов».
Книга в книге. «Осмотр голов»
Ниже их, на обратном склоне, ярдах в пятидесяти, столпилась группа самураев Токугавы. Они окружили поверженного вражеского генерала. Только один солдат стоял рядом с коленопреклоненным человеком – тот, который взял его в плен. Он держал обеими руками большой меч, положив его клинком на левое плечо, дыша медленно и глубоко, взмокнув от напряжения – ведь весь этот день мучительной борьбы мог пойти для него насмарку из-за какой-нибудь оплошности, допущенной сейчас.
Поскольку поблизости не было храма, пять циновок расстелили прямо на земле, и на них опустился военачальник. Наконец, вздохнув, он развязал тесемки нагрудного панциря и позволил ему соскользнуть на землю. Еще одно быстрое движение, и кимоно упало, обнажив до пояса потное тело. Холодный дождь падал на выбритую голову и плечи, заставив его быстро подавить непроизвольную дрожь.
Не поднимая глаз, генерал вытащил короткий меч, задумчиво коснулся пальцем лезвия и острия. Самураи, наблюдающие генералы – никто не шелохнулся. Отвлечь его сейчас или помешать было бы верхом бесчестья.
Он снова вздохнул. Отведя правую руку с коротким мечом в сторону, он с неожиданной силой вонзил клинок. Бритвенно-острое лезвие вошло в пульсирующий смуглый живот, и тем же движением он рванул его вправо, вспоров рану длиной в несколько дюймов. Кровь хлынула оттуда, как вода, проникающая сквозь плотину. Он продолжал глядеть в землю, продолжал вести лезвие, теперь повернув его под прямым углом вниз.
Единственным звуком был только свист воздуха, вырывающегося из ноздрей умирающего человека. Одновременно с ударом клинка он выбросил в сторону левую руку с растопыренными пальцами. По этому сигналу стоявший над ним самурай начал замах большого меча, обрушив его на шею генерала с ужасающей силой и ювелирной точностью. Голова, казалось, подскочила, повернувшись от удара лицом кверху, словно хотела взглянуть напоследок на своих врагов. Палач подхватил голову за чуб, не дав ей упасть. Из обрубка шеи фонтаном хлынула кровь, и тело упало вперед, ноги медленно вытянулись и, дернувшись, застыли.
Самурай поднял голову – по-прежнему тяжело дыша, но теперь уже с улыбкой. Он исполнил свою роль превосходно. Окружавшие его воины издали клич, на который откликнулись эхом их товарищи по всему полю. Палач вытащил из-за пояса свои палочки для еды, искусно вырезанные из дерева и украшенные гербом клана. Он воткнул их в прическу на мертвой голове и двинулся по коридору, образованному расступившимися солдатами.
Палач шагал между ликующими воинами, неся перед собой голову, из которой капала кровь, пока не подошел к всадникам. Здесь он остановился и поклонился; выпрямился, поднял глаза.
– Смотрите, мой господин Иэясу, – сказал он. – Голова Икеды из Бизена.
Иэясу улыбнулся:
– Отличная победа. Как твое имя?
– Кейко, мой господин Иэясу.
– И все?
– Все, мой господин Иэясу.
– У тебя будет и другое имя, Кейко. Оставь здесь голову Икеды и можешь рассчитывать на мою щедрость.
Кристофер Николь. «Рыцарь золотого веера»
Руку раненого Ии Наомаса он собственнолично перевязал, отдавая тем самым долг уважения его храбрости. Все замолчали, когда к нему подошел Кобаякава Хидэаки и так же молча склонился перед Иэясу. Было понятно, что именно его предательство разрушило западную коалицию, но спасло страну от ужасов долгой и затяжной гражданской войны. В тот же день в ставку Иэясу прибыл Токугава Хидэтада, и отец упрекнул его за опоздание. Сам Кобаякава, после этого продолжая демонстрировать свою преданность клану Токугава, штурмовал замок Исида Мицунари и получил в награду обширные земельные владения. Вот только на пользу ему это предательство, видимо, все-таки не пошло, так как уже через два года он вдруг сошел с ума и умер, так и не успев по-настоящему насладиться ни своим богатством, ни положением.
Зато Токугава Иэясу получил от этой победы все, чего только мог себе пожелать. В 1603 году он был торжественно провозглашен сёгуном и главой всех самураев Японии! Похоронили «Первого сёгуна» в 1616 году в возрасте 73 лет на вершине холма в Никко. Ему было дано посмертное имя Тосё-Дайгонгэн – «Великий бог-спаситель, что озарил Восток», под которым он был зачислен в список ками. А позже в честь Иэясу там был построен великолепный храмовый комплекс Тосёгу.
Главная башня замка в Осаке.
Глава 27
Последний этаж замка в Осаке…
Было сто тысяч бойцов
в самурайских дружинах отборных.
Были богатство, и власть,
и удача в сраженьях, а ныне
Все обратилось во прах,
и последняя пала твердыня!
«Повесть о доме Тайра». Автор – монах Юкинага
[27]
После битвы при Сэкигахаре у Токугава не было больше никого, кто мог бы оспаривать его власть в стране. Однако Тоётоми Хидэёри, сын Хидэёси, по-прежнему считался потенциальным правителем Японии, а его семья являлась одной из самых богатых и влиятельных в стране. При этом большинство князей продолжало считать, что сёгунат Токугава явление временное. Правда, Исида Мицунари своими действиями несколько подпортил отношение к Тоётоми со стороны участников битвы при Сэкигахара, но тем не менее то, что сделал слуга, они по-прежнему не ставили в вину господину. К тому же Хидэёри был молод, а Токугава стар. Следовательно, молодой господин должен был в любом случае оказаться лучше старого, хотя бы уже в силу собственной неопытности, рассуждали даймё.
