При нападении на чужую территорию сарматы рассыпались мелкими группами, которые действовали на широком фронте (Мовс. Хорен., II, 65)
[370]. Основной целью этих отрядов был грабеж местности
[371]. При этом, естественно, кочевники стремились неожиданно налететь на поселок, чтобы его жители не успели скрыться и унести или спрятать имущество (Luc. Tox., 39; Amm., XXIX, 6, 6). Сарматы убивали сопротивляющихся, уводили в полон жителей, угоняли скот, а сами поселения сжигали (Amm., XXIX, 6, 12; Ambros. De excidio urbis Hierosol., V, 50; Sidon. Apoll. Carm., VII, 246–250; ср.: Hdn., I, 6, 8–9). Пленных брали не столько для обращения в домашних рабов, сколько для выкупа (Jos. Bel. Jud., VII, 248; Luc. Tox., 40) и обмена (Джуаншер, с. 66–67). Священник Сальвиан (V в.) отмечает алчность как характерную черту аланов (Salvian. De gubernat. dei, IV, 68). Лукиан сообщает любопытную деталь: когда к сарматам приходили для выкупа пленных, то кричали «зирин» (Luc. Tox., 40), что соответствует осетинскому (иронский диалект) заерин – «золото»
[372]. Это слово было своеобразным паролем, после чего пришедший, по существу, был неприкосновенным.
Грабеж местности был вызван не только целью простой наживы (хотя эта причина, естественно, главная), но также и тем, что сарматы, как и другие кочевники, не брали с собой больших запасов провизии и фуражировались прямо на вражеской территории
[373]. Естественно, подобные набеги гуннов и аланов рассматривались древними «хуже всякой беды» (Aurel. Vict. Epit. Caes., 47, 3). Фирдоуси (с. 54, стрк. 2233–2338), рассказывая о событиях середины VI в., красочно описывает общую картину аланских набегов:
Их жизнь протекала в набегах одних
И в мыслях добра не бывало у них.
В страх ввергли Иран; отнимали добро,
Одежды, и золото, и серебро;
Влекли, угоняли, не зная стыда,
И жен, и мужей, и детей, и стада…
(Пер. Ц. Б. Бану-Лахути, В. Г. Берзнева.)
Как конкретно производились налеты, мы можем прочесть у Лукиана (Tox., 39) в описании набега сарматов на скифское кочевье, раскинувшееся с двух сторон Дона: «Пришли на нашу землю савроматы с десятью тысячами всадников, пеших же, сказывали, подошло в три раза больше. А поскольку они напали на не знающих заранее об их приходе, всех их обращают в бегство, многих же из боеспособных мужчин убивают, а некоторых и живыми угоняют, разве что кто-нибудь успел переплыть на другой берег реки, где у нас была половина лагеря и часть повозок [= кибиток], ибо так мы тогда разбили шатры… на обоих высоких берегах Танаиса. Итак, тут же они стали и сгонять добычу, и собирать пленных, и разграблять шатры, и захватывать повозки вместе с женщинами, большинство из которых поймали и на наших глазах надругались над наложницами и женами». Дата самого набега неясна. М. И. Ростовцев в общем полагает, что Лукиан опирался в своем описании на эллинистическую традицию. Обычно этот набег датируется исследователями второй половиной IV в. до н. э., то есть периодом первоначального натиска сарматов на скифов
[374].
Для типологизации подобных набегов следует привести обобщенную картину, блестяще нарисованную казаховедом Анатолием Александровичем Росляковым на материале средневековых кочевников Казахстана: военные действия открывали без какого-то объявления войны, причем старались напасть на вражеское кочевье, в котором не было мужчин. Налет происходил ночью или на рассвете, чтобы нападающие, используя эффект неожиданности, понесли наименьшие потери. Мужчины убивались, а женщины и дети брались в плен. Такова типичная «первобытная», в данном случае кочевая, война «без правил», война на полное уничтожение врага, в результате которой племя приобретало покой от постоянных столкновений и территорию, необходимую для выпаса скота
[375].
При приближении армии противника рассеянные на местности группы сарматов, очевидно, предпочитали в бой не вступать (Jos. Ant. Jud., VII, 249; Tac. Hist., I, 79, 1; Amm., XVII, 12, 2), а отходить к основному отряду, где находился предводитель. Тут, создав боевой порядок, они могли принять бой с вражеской армией (Мовс. Хорен., II, 65). Причем само место и время боя могли быть заранее договорены (Иоанн Мамиконян. История Таврона = АИА 2: 23), что соответствует «героическому этосу» сарматов. С другой стороны, неожиданное нападение на разрозненные сарматские отряды, грабящие местность, легко приводило к их разгрому (Tac. Hist., I, 79, 1). Подобная стратегия сарматов была общекочевой. А. А. Росляков так обрисовывает ее основные черты: при нападении орда двигалась единой массой или несколькими колоннами, высылая во все стороны небольшие отряды всадников, которые грабили местность и одновременно производили разведку. При встрече со значительными силами противника эти отряды отходили, одновременно стремясь нанести ему максимальный ущерб и посылая в тыл крупные отряды с целью отвлечь врага. После этого бой мог быть принят
[376].
Еще одной чертой сарматского способа ведения войны были засады, в общем типичные для кочевников. Аммиан Марцеллин упоминает, что одной из причин холощения сарматами своих коней были засады
[377]. Это говорит о распространенности последних. В такой засаде находился конный отряд, который неожиданно нападал на противника (в различных тактических ситуациях). В целом засады в степи могли быть менее распространенными, чем в гористой или лесистой местности (Фирдоуси, с. 54, стрк. 2225). Может быть, поэтому о сарматских засадах так мало информации, хотя, скорее всего, таково состояние сохранившихся источников.
