Дерек Росс обнимает рыдающего мальчика за плечи.
– Все хорошо, Лео. Все хорошо. Мы во всем разберемся. И все исправим.
***
В коридоре меня уже ждет Шэрон. Ждет в ярости.
– Как вы смеете… – Она подходит слишком близко ко мне и наставляет на меня длинный красный ноготь. Ногти у нее тоже новые. – Как вы смеете, черт побери, втягивать меня во все это – ведь если этот глупый мальчишка и сделал что-то с Дейзи, то я об этом ничего не знала! С самого начала я слышу все эти ваши инсинуации насчет того, что я плохая мать, а теперь вы прямо говорите о том, что он убил мою дочь и я помогла ему все исправить? То есть я помогла ему скрыть преступление? Да что дает вам право… что дает вам это гребаное право…
– Миссис Мэйсон, – начинает испуганный адвокат, – я, право, не думаю…
– Если б я была на вашем месте, – шипит Шэрон, не обращая на мужчину никакого внимания и еще больше приближая свое лицо к моему, – то дважды подумала бы, прежде чем начала обвинять других людей в том, что они неправильно воспитывают своих детей! Ведь моя дочь пока просто исчезла. А ваш ребенок – мертв.
***
4 апреля 2016 года, 20:09
106 дней до исчезновения
Барж-клоуз, № 5, гостиная
Барри смотрит по телевизору американский полицейский сериал. Рядом, на столике, стоит банка пива. Неожиданно дверь распахивается, и в комнату влетает Шэрон. В одной руке у нее его кожаная куртка, а в другой – клочок бумаги.
– Это что такое, черт бы тебя побрал?!
Муж поднимает глаза, смотрит на ее руки и берет банку.
– Ах, это…
– Да. Это.
Мэйсон пожимает плечами. Его безразличие, пожалуй, немного наигранно.
– Она просто маленький ребенок, который вырезает картинки из журналов. Все они делают это в ее возрасте. Она не понимает, что это значит.
– Она не такая уж и маленькая. Ей восемь.
– Я уже сказал – все это ерунда.
– Это омерзительно – вот что это такое! – Лицо Шэрон пунцовое от ярости. – Ты можешь думать, что я жирная, но глаза у меня еще на месте. Я вижу, как ты до нее дотрагиваешься, как ты сажаешь ее на колени – а теперь еще и это…
Барри ставит на стол банку.
– Ты что, серьезно считаешь, что я не могу дотрагиваться до собственной дочери?
– Не так, как ты делаешь это сейчас.
– И что же, чтоб тебя, ты имеешь в виду?
– Ты прекрасно знаешь, что. Я вижу, как она на тебя смотрит…
– Она смотрит на меня как на своего чертова отца!
– …и все эти ваши перешептывания, и ваши презрительные взгляды, которые вы бросаете на меня!
– Ушам своим не верю… И сколько еще раз мы должны обсуждать одно и то же? Никто на тебя презрительно не смотрит. Ты все это выдумываешь.
– А ты у нас «Папочка десятилетия». – В голосе Шэрон слышится сарказм.
– Я, по крайней мере, не ревную собственного ребенка.
– Да как ты смеешь!.. – Миссис Мэйсон чуть не задыхается.
– Потому что все дело именно в этом, не так ли? Все так же, как было в случае с Джессикой.
– Не смей приплетать сюда еще и ее! Там все было совсем по-другому.
– Все точно так же. Ты ведь просто не можешь быть второй, правда? Не быть все время в центре гребаного внимания. Это случилось с Джессикой, и это происходит сейчас. С твоей собственной гребаной дочерью. Ты не прекращаешь хвастаться, когда ее нет рядом, а в лицо ей никогда не говоришь ничего приятного. Ты никогда не говоришь ей, что она отлично выглядит, что она хорошенькая…
– Моя мать никогда не говорила мне, что я хорошенькая, когда я была ребенком.
– Да дело же не в этом! Если твоя мать была коровой, это не значит, что ты тоже должна ею стать.
– Дейзи и без меня уже успели достаточно испортить. Она должна понять, что в жизни мир не будет вечно вращаться вокруг нее. Она не какая-то там маленькая принцесса, несмотря на то что ты повторяешь ей это по тысячу раз в день.
Барри подходит к камину и поворачивается лицом к жене.
– Ты что, хочешь сказать, что делаешь это намеренно? Что ты делаешь это, чтобы преподать ей урок? – Он качает головой. – Иногда я сомневаюсь, что ты вообще ее любишь.
Шэрон вздергивает подбородок.
– А ты любишь ее слишком сильно. Так что я просто пытаюсь сохранить баланс. В конце концов она меня за это поблагодарит.
– Боже праведный! И это после всего, через что тебе пришлось пройти, чтобы она появилась, – через что нам обоим пришлось пройти, – ты несешь эту хрень? Иногда я совершенно тебя не понимаю.
Миссис Мэйсон что-то говорит – слишком тихо, чтобы это можно было услышать. Ее лицо краснеет.
– Что ты сказала? – переспрашивает ее муж.
Она поворачивается к нему и вновь вызывающе вздергивает подбородок:
– Я сказала, что трудно любить человека, который тебя презирает.
Барри издает театральный вздох:
– Она тебя не презирает – она изо всех сил прогибается, чтобы сделать тебе приятное. Мы все так поступаем. Такое впечатление, что в этом доме всем нам приходится ходить по минному полю.
– Ты не знаешь, что она говорит обо мне. Всякие отвратительные стервозные вещи. Ты этого не слышишь, потому что Дейзи никогда не делает этого в твоем присутствии. Для этого она слишком умна.
– И что же она говорит? – Барри упирает руки в боки.
– Ты это о чем?
– Ты говоришь, что при мне она этого не делает, – так приведи хоть один пример. Что она сказала?
Шэрон открывает рот и вновь закрывает его. После чего раздается:
– Она рассказала мне, что мать Порции открывает книжный клуб и они собираются начать с «Гордости и предубеждения»
[97] и что она уже сообщила Порции, что меня это не заинтересует.
– Ну и правильно, а разве нет? Ты подобную чепуху ненавидишь. Ты бы не пошла туда, даже если б тебя умоляли, встав перед тобой на четыре кости. Так в чем же дело?
– Дело в том, как она это сказала. Что меня это не заинтересует потому, что я слишком толстокожая, чтобы понять Джейн Остин.
– Ты обращаешь на все это слишком много внимания. Ей, черт возьми, всего только восемь…
– А в другой раз, когда Нанкси Чен сказала, что ее мать участвовала в программе «Роуд сколар»
[98] или что-то в этом роде, она раззвонила всем, что я когда-то была претенденткой на титул «Мисс Южный Лондон».
