– Есть шанс, – сказал он. – Есть шанс. – Он толкнул Штелен, так что она упала плашмя на спину, и вытащил один из ее маленьких ножей из того места, где он у нее был припрятан. У нее широко распахнулись глаза от страха. – Все в порядке, – тихо сказал он. – Я видел, как это делают. Один раз. На поле боя. Давно. – Он остановился, приставив клинок ей к горлу чуть пониже того места, где он сплющил ей трахею. «Получится ли у него?» Он не мог вспомнить, как дело закончилось тогда, в последний раз. – Морген, – отчаянно спросил он, – это поможет?
* * *
Морген взялся за камень, который, как он заранее знал, лежал у обочины дороги. Он приподнял камень, прохрипев от натуги, и подобрался к Бедекту сзади, держа тяжесть двумя руками. Мальчик изо всех сил старался не думать о том, какая грязь налипла на камень снизу. Он постарался не обращать внимания на ощущение чего-то скользкого и извивающегося, проползшего по его пальцам. Все, что он видел, сбылось. И это тоже должно случиться.
– Морген, это сработает? – спросил Бедект.
Глядя на широкую мускулистую спину седого бойца, он поднял камень над головой.
– И да и нет.
Бедект обернулся, и Морген обрушил на него камень с такой силой, на которую только был способен. Раздался тошнотворный треск, и Бедект рухнул на Штелен. Она изо всех сил попыталась столкнуть его с себя, но он был такой тяжелый, а она так ослабела, что это оказалось невозможным.
Морген шагнул туда, где Штелен могла бы увидеть его из-под массивного тела Бедекта, придавившего ее.
– Простите, – сказал он.
Она прекратила попытки выбраться и смотрела на мальчика со жгучей ненавистью.
– Если бы вы убили меня, мы стали бы проклятьем всего Послесмертия. Вы нездоровы. Вы… вы безумны. Вы всех ненавидите, даже тех, кого любите. А себя ненавидите больше всего.
У нее пеной пошла слюна. Возможно, она пыталась плюнуть в него.
– Но еще не поздно. Послесмертие – всего лишь еще одна жизнь, но по другим правилам. Это возможность искупить вину, исправить ошибки прошлого. Там можно обрести искупление. Если захотите.
Желтушные глаза Штелен потускнели, расфокусировались. Она умоляюще протянула руку к нему, будто просила, чтобы к ней последний раз прикоснулся человек перед тем, как она отойдет в следующий мир.
Морген поморщился от вида этой грязной ладони и неровных ногтей с грязью под ними. За много лет эти руки пролили так много крови.
– Нет, – сказал он, пятясь. – Я знаю, что у вас в другой руке нож.
Она умерла, не издав ни звука, со странной улыбкой.
Когда он почувствовал, что она уже мертва, Морген осторожно вытащил нож, который у нее был припрятан; языки пламени все правильно ему показали. Во многих будущих ей удавалось убить его, когда он из жалости подходил поближе. Эти возможности были такими мрачными, что в них не хотелось вглядываться. Жизнь после смерти, которая пройдет в служении человеку, не способному любить даже себя… в этом не найти искупления.
На западе заходило солнце, рисуя прекрасные картины из оранжевых и красных завихрений, нежных пастельных мазков тепла. Его манили красивые холмы Райхвайте, обещавшие ему свободу от его будущего. Морген повернулся спиной к этим обещаниям. Все равно это только иллюзия.
Бедект застонал, но не двигался, и Моргену было радостно думать, что этот великан еще жив. Отражения тогда обещали, что так будет.
– Да эта голова потверже камня, – прошептал Морген.
От непривычных усилий у него болели руки. Его изнеженная жизнь у Геборене Дамонен не подготовила его к физическим нагрузкам. По правде говоря, они вообще почти ни к чему его не подготовили.
«Не имеет значения: мои отражения направляют меня на верный путь».
Морген оставил заходящее солнце за спиной. Небо на востоке потемнело. Там были огонь и боль, рабство и, возможно, – всего лишь возможно, но не наверняка, – искупление. Держа перед глазами клинок Штелен, он смотрел на собравшиеся там отражения.
– Мне нужно идти пешком или взять одну из лошадей? – Он посмотрел, как они беззвучно изобразили ответ, и устало понурил плечи. Он продолжит делать то, что должен.
Оставив Бедекта, Морген ковылял на восток. Ступни будто налились свинцом. Ноги были как из промокшей древесины. Старый воин поднимется и последует за ним. Почему? Морген даже не мог приблизиться к разгадке. Знание будущего не давало ему возможности понять те причины, которые его породили. Он видел только результаты и ничего больше. В этом была его слабость, этого ему не хватало. Значение имеют те решения, которые принимаешь. По крайней мере, им положено иметь значение. Стал бы он реагировать по-другому на возможные варианты будущего, свидетелем которых он был, если бы знал причины, заставляющие действовать людей, которых касается это будущее? Возможно, он уже лишил кого-то надежды на искупление. Этого он не мог знать.
Глава 39
Голоса в моей голове только что сказали мне, что им слышатся голоса. Что те голоса призывают их совершить нечто опасное.
Хофнунгслос
Обыскивая каждую комнатку от пола до потолка, разбивая всякое найденное зеркало, царапая каждую блестящую поверхность так, чтобы в ней ничего не могло отразиться, Беспокойство наконец добрался до самого чрева древней церкви. Он понятия не имел, каким богам здесь прежде поклонялись и служители каких культов некогда шагали по этим залам, он иногда ощущал, что его преследуют призраки мертвых верований. Сегодня был как раз такой день. На самой периферии его зрения плясали тени, но как бы быстро он ни оборачивался, возле него никого не оказывалось. Он бы заподозрил, что сходит с ума, не будь он полностью уверен в том, что его сознание наполняют бредовые иллюзии.
Единственный вопрос был в том, достаточно ли он верит в то, что видит, чтобы это стало реальностью?
Мысль о том, что его бред воплотился, пугала его меньше, чем преследовавшие его в темных залах мертвые боги. По крайней мере он так себе говорил.
– Если вы разгневаны оттого, что мы создали собственного бога, – сказал он кравшимся за ним духам, – разбирайтесь с Кёнигом. Оставьте меня в покое.
Ответа, конечно, не последовало.
В дальней нише самого глубокого подвала Беспокойство нашел вход в какую-то комнату. Толстая дубовая дверь, окованная ржавым железом, громко заскрипела от возмущения, когда он открыл ее.
Полчаса он стоял в ожидании, держа в руке почти развалившийся фонарь. Никто не пришел выяснить, что случилось.
Осмелится ли он надеяться?
Нет. Его страх никогда не позволит ему решиться на такую безнадежную глупость, как надежда. И все же именно страх сохранит его в живых. Это было единственное разумное чувство в безумном мире.
Беспокойство раскрыл ставни на фонаре и осветил зал. У одной из стен были в беспорядке свалены деревянные скамейки и кресла, относившиеся не менее чем к трем разным эпохам. Наполовину скрытая под горой гниющих гобеленов, сломанных стульев и причудливых по форме идолов, внизу затаилась огромная статуя, вырезанная из какого-то темного дерева. Когда Беспокойство набрался храбрости и поднял фонарь так, чтобы разглядеть фигуру получше, освещенное дерево оказалось красным, как подсыхающая кровь. Статуя, изображавшая женщину, у которой из всех мест, из каждой конечности, каждого сустава торчали кривые лезвия, уставилась на него пустыми глазницами.
