Человек, к которому он обращался, вздрогнул и кивнул. По виду его можно было сказать, что ему больно и что он весь сжался.
«Вот веселуха, – подумал Эрбрехен. – Долго ли этот бедняга ухитрится все держать в себе?» Мелочь, но из таких мелочей складываются радости жизни. Он знал, что мысль об этом будет еще много дней вызывать у него улыбку.
* * *
Бедект, лежа лицом на дороге, очнулся и простонал от боли. Веки у него слиплись от засохшей крови, которая натекла из раны в затылке. Внутри черепа все пульсировало.
Чем это таким его треснул Морген, не целой ли горой? Некоторое время Бедект лежал и стонал, а потом с трудом поднялся на ноги.
Долго ли он валялся без сознания?
Солнце стояло высоко, но его затянуло плотным облаком. Мальчика нигде не было видно.
Бедект склонился над трупом Штелен. Глаза ее остались открыты, а на лице сияла странная улыбка – можно было подумать, что она рада тому, как все обернулось.
«Но это чертовски маловероятно».
Она была мертва уже довольно долго, так что наверняка уже успела оказаться в Послесмертии. Сейчас все, что у нее имелось при себе, стало ее законной добычей. Он остановился, увидев, что ее меч лежит в дорожной пыли. Она умерла без меча в руках.
– Вот проклятие.
Она никогда не простит его.
Вообще-то, если вспомнить, как он ее убил, о том, что он не позаботился вложить ей в руку меч в момент смерти, она вряд ли вспомнит в первую очередь. Но ведь кто Штелен знает, с ней никогда не будешь уверен.
«Она будет ждать меня». Никогда прежде ему так сильно не хотелось быть бессмертным.
– Прости, – сказал он, обращаясь к трупу, наклонился и обшарил ее карманы. Он нашел порядочную груду драгоценных камней и несколько золотых монет. Пожалуй, здесь ему не хватит на то, чтобы жить припеваючи и ничего не делать, но несколько безбедных лет он себе обеспечит. Это же не кража, подумал он. Бо́льшая часть того добра наверняка попала к ней от него. Да не важно. Даже если бы оно и не принадлежало ему, он бы все равно забрал добычу.
В числе правил, которых он придерживался, не было ничего относительно того, что обкрадывать друзей нельзя.
Друзей…
Ну он и дурак. У таких, как он, друзей не бывает.
Сейчас ему стоит уйти куда подальше. Забрать добычу и подыскать себе домик в каком-нибудь тихом местечке. Может, у него получится вложить средства в какое-нибудь безопасное и полезное дело, например открыть бордель. «Забудь о Моргене. Забудь о выкупе, который можно получить за жизнь мальчика – или за его смерть, – и завязывай с этим делом, пока не поздно».
Да только не хватит тех драгоценностей. Он знал, что никогда не сможет их выгодно вложить. Все пропьет и потратит на шлюх – и останется ни с чем. Ему нужно побольше.
Кёниг хорошо бы заплатил за смерть Моргена.
Бедект отогнал от себя эту мысль и стал рыться в одежде Штелен и ее скудной поклаже.
Под ее смердящей рубашкой он отыскал невероятное количество потрепанных и выцветших шарфиков; когда-то, пожалуй, они были яркими и разно-цветными. Он никогда их прежде не видел.
Долго ли она их с собой носила? Судя по тому, как разило от них кислым запахом и в каком жалком состоянии они находились, они у нее очень давно. Шарфики казались настолько старыми, что можно было решить, что она собирает их с детства. Бедект, как ни старался, не мог представить Штелен в детстве. Безумная стерва, убийца и воровка, она оставалась такой каждую секунду каждого дня его с ней знакомства. Другой он ее и представить не мог.
«Разве что тогда, в переулке». Там она была теплой и живой. Она сказала ему, что любит его? Ему было не вспомнить; в ту ночь от выпитого все казалось размытым.
«Она говорила, что любит тебя, как раз перед тем, как ты убил ее».
Вот засада.
Проклиная богов, Бедект запихнул в карман выцветшие шарфики. Он совершенно не представлял, что будет с ними делать. Ссыпав монеты и драгоценные камни в левый сапог, он со стоном встал. Колени у него издали влажный щелчок, а спина вся болела от того, что он долго стоял наклонившись. Ему надо было что-то сказать.
Испорченное мясо – так говорила Штелен о трупе Вихтиха. А сама она – такое же мясо или нечто большее?
Ему уж так не повезет. Когда-нибудь он умрет, а она… будет его ждать.
Странно, у него не возникло потребности ничего говорить, когда он стоял над телом Вихтиха. Возможно, Штелен была права. Возможно, он действительно сделался слишком мягким.
– Да ну тебя к черту, – сказал он трупу. Какое-то чувство говорило ему, что он довольно скоро с ней встретится.
Он осмотрелся и заметил Лауниша и других лошадей. «Теперь это мои лошади», – подумал он. Они не успели уйти далеко и щипали жесткую траву неподалеку.
Лауниш подошел к нему и легонько ткнул его мордой в грудь.
– Прости, – сказал Бедект. – Яблок я тебе не принес.
– Ппффт! – ответил Лауниш.
Глава 41
Мое зеркало никогда не показывает мне то, что я хочу видеть. Не могу же я быть таким толстым и безобразным!
Фетт Хэсслих, зеркальщик
Закончив подметать с пола зеркальную пыль, Приятие и Беспокойство стояли в покоях Кёнига. У Приятия сочилась кровь из бесчисленных порезов на руках, а Беспокойство, судя по всему, умудрился ни разу не пораниться. Приятие его ненавидел; трусливый доппель был слишком осторожным.
Теократ куда-то ушел – он пытался выяснить, почему не удается выйти на связь ни с одним из его шпионов в Найдрихе.
Приятие раздраженно наблюдал за тем, как нервно дергается Беспокойство.
– Чего ты боишься? – спросил он.
– Кёнига, – ответил Беспокойство, глядя в пол. – Если он найдет твое зеркало, он убьет нас обоих.
– Лучше бы он его и не обнаружил. Мои отражения показали мне кое-что, что меня встревожило.
Беспокойство резко поднял голову. «Интересно».
– Они показали мне мальчика, – сказал Приятие, внимательно наблюдая за другим доппелем. Возможно, Беспокойство в какой-то степени расслабился, но трудно было понять, насколько. Этот дурак вечно в таком напряжении. – Морген сюда не вернется.
– Значит, Кёниг обречен.
– Да, – согласился Приятие. – Скоро править будем мы.
– Править будешь ты, – исправил его Беспокойство. – Я буду подчиняться.
– Ты меня так боишься?
– Да.
– Ну и хорошо.
– Как мы избавимся от Кёнига? Он все еще опасен.
Приятие залился противным смехом, прикрывая изувеченный рот тонкими длинными пальцами.
