– Морген попал в лапы могущественного гефаргайста, – сказал альбтраум. – Худшего из поработителей.
«Поработителя?» Значит, до мальчика уже никак не добраться. Что бы Бедект ни сделал, спасти его он теперь уже не сможет. Он видел, как все планы летят на дно самой мерзкой выгребной ямы, что только можно представить.
Вихтих и Штелен погибли впустую. Сколько ему пришлось пережить, и сейчас он оказался в худшем положении, чем тогда, когда это все началось. «Все как обычно».
Он провел рукой по усталым глазам.
– А с чего мне до этого должно быть какое-то дело? – спросил Бедект у альбтраум. – Я устал. Иди свиней подрючь.
– Ты стар, – сказал альбтраум. – Ты стал медленнее реагировать. На этом пути ты погибнешь уже довольно скоро. И что же тогда? Рай не для таких, как ты. Все те, с кем ты был несправедлив, кого ты убил и изуродовал, – все ждут тебя в следующем мире. Нет в тебе ничего, с чем можно было бы пытаться обрести искупление. У тебя не будет союзников в следующем мире.
Бедект глумливо усмехнулся:
– У меня и в этом мире их нет.
– Штелен любила тебя и преклонялась перед тобой.
– Она пыталась меня убить.
– Ты довел ее, не оставив ей выбора. Вихтих смотрел на тебя как на отца. Он считал тебя своим единственным другом.
– Вихтих был дураком и вечно стремился всеми манипулировать.
– Это верно, – согласился альбтраум, снова тыкая палкой в костер. – Он пытался тебя использовать. Но только для того, чтобы совершенствоваться. Да, было глупо с его стороны надеяться, что ты найдешь в нем что-то хорошее и оценишь, раз уж сам он в себе ничего такого не видел. Он ненавидел себя и прятал это под своей бравадой. Он только и хотел все это время, что произвести на тебя впечатление, услышать от тебя доброе слово. А ты его так и не оценил. Он и Штелен ждут тебя в следующей жизни.
– Как окажусь там, разберусь с ними.
– Само собой. Ты, пожалуй, ничему не успел научиться и снова обоих прикончишь. Но все не обязательно должно случиться именно так.
– А, так у меня все же есть шанс на искупление? – ехидно спросил Бедект. – Моя душа может быть спасена, и я буду в следующей жизни резвиться на лугах среди девственниц?
– Морген спас тебе жизнь. Ты обязан ему.
– Насрать я хотел на мои долги.
Альбтраум снова не обратил внимания на его слова.
– Самые худшие страдания, которые только способны люди причинить себе подобным, ждут Моргена. Если поработитель добьется своего, то ребенок Вознесется, перенеся такие страдания, что он будет безусловно поклоняться тому, кто причинил ему столько боли. А вера богов обладает огромной силой.
– Какое мне дело. Со мной все кончено.
– Спаси ребенка и…
– Обрети искупление? – Бедект зашелся лающим хохотом и только потом заметил, что остался в темноте один, а костер уже давно погас.
Он сидел и моргал, глядя на пепел. Что там говорил Морген насчет того, чтобы пойти на восток? Бедект не мог вспомнить.
– Дерьмо и адское пламя.
Искупление. Что за смехотворная картина. Он стал вспоминать свою жизнь, но так и не нашел того момента, когда впервые сбился с правильного пути. А еще важнее – вставал ли он вообще на тот путь хоть одной ногой, хоть когда-то?
Такова ли его судьба? Обречен ли он на После-смертие, похожее на ад, в окружении убитых друзей и возлюбленных?
– Она мне не возлюбленная, – сказал он вслух, но слова эти несли в себе столько сомнений, что прозвучали пустыми.
Откуда-то издалека, с востока, он услышал детские вопли.
– Не моя забота. Я иду на запад.
Крики продолжались, в них слышались нескончаемые мучения.
– Кому есть дело до того, что этот ребенок может умереть и стать игрушкой в руках поработителя? Кого волнует, что он может Вознестись и стать извращенным новым богом?
Крик внезапно прекратился, и теперь Бедект сидел в тишине. Сидел и слушал.
Нет, ничего такого не видно.
Бедект, оттолкнувшись от земли, со стоном поднялся на ноги. Захрустело в коленях и в спине.
– Все равно у меня уже штаны начали промокать.
После того как он освободил лошадей Штелен и Вихтиха и отправил их скакать на запад, поддав каждой по крупу, он повернулся к Лаунишу. С полчаса у него ушло на то, чтобы снять седло и упряжь и почистить своего вороного боевого коня щеткой, так что шкура стала гладкой и шелковистой.
– Ты был славным конем, самым лучшим.
Лауниш фыркнул, будто говоря: «Это я и без тебя знаю».
– На этот раз ты не можешь пойти со мной. Думаю, что дело плохо кончится.
Лауниш пристально посмотрел на него.
– Я серьезно.
Громадный боевой конь глянул через плечо Бедекта на восток, повернулся и направился на запад. Несколько минут Бедект смотрел ему вслед. Глупо, пожалуй, было ожидать, что скакун расчувствуется в момент расставания.
Бедект взял свой топор. Все остальное так и осталось лежать.
И пошел на восток.
* * *
Когда Кёниг наконец вышел на просторный двор, он увидел там Беспокойство, ожидавшего его с десятком рослых дисморфиков. Да черт побери, он же хотел, чтобы доппель собрал всех этих мускулистых тупиц. Если нужно покинуть свой надежно охраняемый Зельбстхас, то он сделает это, взяв целую армию для прикрытия.
Он быстро пошел к доппелю, намереваясь сделать ему выговор. Почти приблизившись, он вдруг оказался перед дисморфиком. Поднял глаза и увидел над собой квадратную челюсть. О боги, как огромны эти твари. Даже на шее у этого мужика – правда, Кёниг был не уверен, мужик это или баба, – выступали накачанные мускулы. Он почувствовал, как его накрыла волна страха, и отвернулся от громилы, стараясь не смотреть ему в глаза.
«Подожди-ка. Я не боюсь этих накачанных придурков». Он взглянул на доппеля; у Беспокойства было непривычно самодовольное выражение лица.
– Что здесь происходит? – спросил Кёниг. Голос его дрожал и от этого казался не таким властным.
– Все, как я и говорил, – объявил Беспокойство громко, будто выступая перед всеми собравшимися во дворе.
Кёниг быстро обвел взглядом все вокруг. Все высшие жрецы стояли во дворе. Зачем здесь собралось так много народу? Все смотрели и ждали.
Что-то не так. Они смотрели на него с отвращением. Но почему? Они же любили его! Он их верховный жрец! Он же сотворил им их собственного бога!
– Где же лошади? Я же велел тебе все приготовить. Нам пора ехать…
Никто не шевельнулся.
– Он играет роль, – сказал доппель. – Но ему никак не скрыть страха, который видно в его глазах.
