Богом, который так отчаянно был нужен Ауфшлагу.
Много ночей он пролежал, дрожа в поту: его преследовали воспоминания обо всем том, что он сделал во имя науки. Никому не стоило наблюдать те ужасные деяния, которые видел он. Никому не следовало вершить тех деяний, которые были на его счету. Но прошлое невозможно изменить: теперь это зло останется с ним навсегда, запятнав его душу настолько, что все это будет преследовать его и в Послесмертии. Но в Послесмертии также было искупление, возможность того, что будущее окажется не таким мрачным, как оно складывается. Возможно, один по-настоящему самоотверженный поступок сотрет, как с грифельной доски, все дурные дела, и можно будет начать все заново. Ауфшлаг молился, чтобы так и произошло. В прошлом он молился каким-то непонятным богам, а теперь его молитвы обращались к Моргену. Если из всего того страдания и горя, которые Хоэ принес другим, был получен хоть один чистый результат, то, возможно, он сумел бы рассчитывать на искупление.
«Морген принесет в этот испорченный и страшный мир новую чистоту».
– Кёниг – это не Геборене Дамонен, – прошептал Ауфшлаг. «Он только себе это воображает». – Я должен поступить правильно.
В присутствии Кёнига у главного ученого не хватало сил высказывать несогласие, но, когда теократ оказывался достаточно далеко, Ауфшлаг снова обретал способность ясно мыслить. И теперь он думал о тех временах, когда у Геборене будет бог, которому они смогут поклоняться, вместо человека, опустошаемого его собственным безумием.
– Позаботьтесь о мальчике, – шепнул он вслед переодетым в жрецов людям, глядя, как они крадучись идут по опустевшему храму. Куда бы Моргена ни вели, все лучше, чем здесь.
Пока воры крадучись шли прочь, уводя с собой того, кого наверняка считали своей великолепной добычей, Ауфшлаг видел, что перед ним открылся путь к искуплению. Его план окончательно сложился, и он был столь же простым, как и опасным.
Вскоре он пойдет в покои Швахера Зухера, единственного зеркальщика Геборене, который в то время проживал в городе Зельбстхасе, и убьет этого молодого жреца. Да, это будет убийство – он не станет давать своим действиям вводящих в заблуждение иносказательных названий. Надо быть честным, чтобы иметь хоть какой-то шанс на искупление. Это злое деяние, но, если Швахер будет мертв, Кёнигу гораздо труднее окажется разыскать Моргена и его похитителей. Ауфшлаг надеялся, что так он выиграет время, чтобы самому найти этих людей и либо выкупить, либо отнять у них ребенка, – а потом поселить Моргена вне досягаемости для смертоносной руки Кёнига.
Встревоженный разум Ауфшлага очистился, и теперь можно было сосредоточить мысли на нужном вопросе. Нужно все время четко представлять себе план, иначе любое взаимодействие с Кёнигом может сбить с пути.
– Убей Швахера, – прошептал он.
Ауфшлаг снова посмотрел на свои чистые руки. Под тонкой морщинистой кожей змеились вены. В опытах он приносил другим много боли и страданий, но сам никогда не убивал другого человека. «Изменит ли меня убийство? Разве может быть, чтобы оно меня не изменило?»
Ауфшлаг смотрел, как трое похитителей подходят к воротам, – он не смог придумать способа отвлечь стражу с поста, не вызвав при этом подозрений, – и с ними шел Морген, которому положил на плечо руку мужчина, переодетый аколуфом.
Ауфшлаг молился о том, чтобы с Моргеном не случилось ничего дурного.
Он с грустью увидел, как самый низкорослый из ложных жрецов, одетый в архиерейские мантии, убил аколуфов, стоявших на страже у главных ворот. В этом не было необходимости. Но дело сделано, и теперь мальчик находился вне досягаемости Кёнига. По крайней мере сейчас.
Глава 19
Сила веры есть страх перед неизвестным.
Сила любви есть страх умереть одиноким.
Отрывок из «Силы страха», написанной Хальбером Тодом
Гехирн Шлехтес уставилась взглядом в пустую миску. Тушеные органы, которыми потчевал ее Эрбрехен и которые считались источником здравомыслия, почти не утоляли того голода, что грыз ее изнутри. «Что-то здесь не так». Она чувствовала себя немощной, исхудавшей и сухой как трут. Ей нужно было жечь. Может ли рагу из душ действительно отсрочить безумие и неизбежный срыв, которые случаются с теми, кто предался своим иллюзиям? Как червячки, подрастали внутри у Гехирн сомнения, и она задавалась вопросом, не эти ли жуткие блюда порождают в ней сомнения. Если вера давала могущество, то сомнение, конечно же, было ее противоположностью. Что такое сомнение, если не противостояние вере?
Находясь с Эрбрехеном рядом, она считала его красивым, думала о нем как о друге и о возлюбленном – что с того, что он к ней никогда не прикасался, – и видела в нем средоточие всего самого важного. Когда она отходила подальше, ей на ум шли такие слова, как, например, «Поработитель». Она стояла там, наблюдая за Эрбрехеном, и видела этого человека мерзким слизняком. Пиявкой. И все же уйти она не могла. Всегда возвращалась она к Эрбрехену и радовалась тому, какое внимание оказывал ей этот человек, ликовала оттого, что он ее друг.
«Ты жалкая и слабая, – много раз повторяла она самой себе. – Грош тебе цена. – И все же она не могла взять и уйти. – Если я потеряю Эрбрехена, у меня действительно ничего не останется, и сама я буду никем и ничем». Было ли это любовью?
Табор Эрбрехена подходил все ближе к Зельбстхасу. Караван тащился, как улитка, поскольку Эрбрехен не мог отказать себе в комфорте. В каждом селении и в каждом городке они останавливались, чтобы пополнить припасы и заполучить новых людей, которые пойдут вместе с ними. Большинство городов переходили на их сторону без помощи Гехирн.
День за днем подползали ближе грозовые тучи, а рассудок Регена становился все слабее, истощенный неуемной нагрузкой. Тощий шаман шел, шатаясь, бледный от кровопотери. Кожа его превратилась в анемичный пергамент, натянутый на искривленные кости и подергивавшиеся сухожилия. Гехирн наблюдала за распадом личности этого человека одновременно с отстраненным любопытством и с гложущим ужасом.
В последний день приходилось уже кричать, чтобы можно было расслышать друг друга из-за беспрестанных раскатов грома. Небо ярко освещалось пронзительными вспышками молнии, и от Гехирн пахло паленым мясом. Когда рассудок Регена окончательно угаснет, вернется солнце.
«Почему Эрбрехен не делится с шаманом своим рагу из душ?»
Если Реген умрет, Гехирн окажется в опасности. Неужели Эрбрехена это не волнует? Не преследует ли он тем какие-то темные цели? Гехирн подумала, не стоит ли ей поделиться с шаманом собственной порцией, но засомневалась и не стала. Что будет, если она скормит рагу Регену, а лучше шаману не станет? А вдруг души и органы психически здоровых не помогают восстановить подорванное душевное равновесие тем, кто отдался собственной нестабильности? Что тогда станет с Гехирн? И, что еще важнее, как это может отразиться на осуществлении планов Эрбрехена? Хассебранд отгоняла от себя такие мысли и поглубже прятала свои сомнения. Лучше она продолжит верить, что рагу помогает, чем получит подтверждение того, что это не так.
