С того дня меня регулярно кормили. Иногда пытаясь подсунуть старых, полудохлых волосатиков. В ответ на такое издевательство, я отправлялся на охоту, находил стадо и забирал детёныша или молодую самку. После первого такого инцидента, с тех пор как меня начали кормить, волосатики обозлились и стадо штук в сто особей, напало на нас посреди ночи. Копьё быстро сломалось, но нож и мои кулаки, работали без передыху. Крэдок столько огня выхаркал в ту ночь, что неделю хрипел и жаловался на боли в горле и желудке. Мяса у нас получилось на два месяца вперёд, жаль, что холодильника поблизости не оказалось. Попробовал обжаривать – храниться стало дольше, но ненамного. Пробовал искать соль и растения, какими можно закоптить мясо, но получалась такая гадость, что мгновенно вылетала наружу, чуть ли не вместе с желудком. Остановился на обжарке и как только запасы жареного мяса кончались, волосатики приходили к моему лагерю, что бы один из них покончил с собой и собой же пополнил мой запас провианта.
Наверное, это плохо.
Ведь я мог ужасно страдать от голода и поноса, потребляя в пищу несъедобные фрукты и растения. А тех волосатиков, что пытались меня убить, хоронить в земле. Но зачем? Сколько бы я протянул на такой диете? Не думаю что долго. Да и не задумывался я тогда. Впервые, мысль, что я поступаю немного не совсем этически, пришла ко мне, спустя годы, когда я научил Шерсть более-менее внятно изъясняться и плавить железо из руды…, да, Шерсть. Это один из волосатиков.
Их много было таких у меня. Шерсть просто самый сообразительный, потому и получил собственное имя. Я чуть не прикончил его, пока пытался объяснить, что это теперь его имя. А сколько нервов потратил, пока научил его говорить! Ужас. Как вспоминаю, аж дрожь берёт. Да и зря вообще я этим занялся. Крейсер прилетел, и все мои труды утратили смысл.
Они стали следить за мной постоянно. Как только я выбрасывал кусочки подтухшего мяса, сразу же появлялся новый волосатик, готовый меня накормить, но не раньше. Иногда я отправлялся на охоту, ища что-нибудь, чем можно разнообразить свою диету. Таких предметов находилось катастрофически мало. Но всё же они были. И волосатики запоминали, какие из них мне понравились. В какой-то момент, они принесли мне кучу мяса и фруктов. Всё это я уже пробовал, но понравилось мне далеко не всё. Не слишком тщательно они, видать, следили. Что было пригодно в пищу я забрал, остальное выбросил – намёк они поняли и больше такого не приносили. Недели две они кормили меня, таким образом, но любая пища может надоесть. Я попытался докричаться до своих наблюдателей и жестами объяснить, что на завтра хочу мяса. Они не поняли. Так что утром я обошёл кучу с фруктами, зашёл в лес и метнул копьё в первое попавшееся лицо. А потом унёс тело к себе и стал разделывать. С тех пор раз в две недели, вместо кучи фруктов и окороков понравившихся мне животных, появлялся волосатик. Впрочем, «понравившихся» сильно сказано. Просто с этого мяса меня не тошнило, и оно обладало специфическим вкусом. Только на нём одном вполне можно было ноги протянуть. Как я не пытался найти что-нибудь повкуснее, а лучше волосатиков, ничего там и не было.
Не помню, как долго это всё длилось, наверное, годы. Я питался от пуза, волосатики следили за мной. Порой они ругались со Стукой, но не смертельно – кое-как удалось объяснить, что Стука мой друг и его убивать нельзя. А он не особо увлекался волосатиками, только рычал – волновался, что они на его территории хозяйничают. Иногда я уходил осматривать местность и сражался с местным зверьём. В общем, жил полной жизнью древнего, дикого человека. Только что был я один и не был так беспомощен, как одиночка на древней Земле. Время текло незаметно, а я всё чаще смотрел на звёзды и даже попытался молиться, что б долбанный технический корабль Департамента, да хоть какой корабль, приземлился здесь. Пусть даже пираты – я и в рабство был готов отправиться, всё равно потом сбегу. Общество Крэдока, гуманоидных дикарей и дикой природы, семь дней в неделю, двадцать четыре часа в сутки, не совсем то, о чём мечтает человек.
У меня появилось время на мысли и пустые надежды - это стало фатальным фактором. Я впал в уныние. Всё чаще уходил подальше от лагеря, от охотничьей территории Стуки и с головой погружался в жизнь дикаря. Волосатики наблюдали за мной и в такое время, так что, думаю, оснований бояться меня у них прибавилось. Я выжимал из себя всё что мог и мой нож, не силовой, увы, его я посеял, вместе со всем, что было на корабле. Обычный нож из дагонитового сплава. Вещь отличная, его и силовым ножом не перешибёшь. Обычный дагонит довольно серьёзное фуфло, а в грамотном сплаве, вещь чрезвычайно прочная. Настолько, что затачивать его невозможно. Если лезвие не удалось отлить сразу острым, с очень тонкой режущей кромкой, можно выбрасывать, ни на что уже не сгодится. В общем, я рубил в капусту самых страшных хищников планеты, в том, найдя своеобразную отдушину, всё чаще приходившим мыслям. Каким мыслям? А таким, что корабль если и приземлится, то не человеческий и не в ближайшие двести лет. Порой меня так клинило, что даже Крэдок чуть живой от страха был. Он пару раз сам признавался, что я его пугаю своим очевидно прогрессирующим безумием. Я тогда всё думал, что он издевается, но Крэдок не издевался – я действительно сходил с ума. Вот когда мне бы пригодилась склянка с эликсиром, что б шарики обратно на ролики поставить. Но элексира не было и как выпустить пар, я не знал. Так что развлекался подобно неандертальцам.
В какой-то момент, в подношениях мне, появились новые детали. Пришёл волосатик, взвыл и перерезал себе глотку. Падает, а я смотрю на него и понять не могу, что за хрень. Шерсть явно покрашена в рыже-коричневый цвет. Помню, как завис. Потом Крэдок подошёл к жертве поближе и я вдруг сообразил – цвета. Крэдок рыжий, я там уже давно стал коричневым. Это ладно, понял и забыл, но волосатик был ещё и в одежде. В набедренной повязке, похожей на ту, что я сам носил. Не ради тяги к одежде, конечно, носил. Там некого стесняться было. И поначалу я как-то не видел необходимости в одежде. Даже стал философствовать на тему – зачем люди вообще стали носить одежду? Решил что просто в качестве защиты от холода. Ну а зачем ещё?
Ну, может из моральной какой фигни, когда мозг отрастили.
А потом у меня это самое зацепилось за ветку. На бегу. Самым чувствительным местом.
Так что полезность некоторой одежды я оценил по достоинству.
Наступил день, когда волосатики натолкнули меня на мысль, пожалуй, спасшую меня от полноценного безумия. Они появились втроём. Один выл, руки связаны за спиной, двое других тащили беднягу, и у каждого было копьё – почти точная копия моего. Даже костями украсили.
Потом поставили его на колени, зарезали, склонили спины и, пятясь, скрылись в лесу.
С тех пор редко кто-то кончал с собой возле моего дома. В основном, они притаскивали пленника и убивали его для меня. Думаю, первый пленник был этаким экспериментом и всё стадо тряслось от ужаса, да прятало своих детёнышей, надеясь, что подношение понравится, и я не наведаюсь к ним снова, что бы свистнуть мясо помоложе.
Когда таких подношений набралось столько, что куча костей в лагере заметно выросла, я и загорелся новой мыслью. Когда они снова пришли, я подождал, пока мясо зарежут, и напал, в два счёта отобрал у волосатика копьё, да утащил его к себе. Бедняга от ужаса выл, но я был твёрд – связал его и посадил у стены хижины. На его глазах разделал мясо. Крэдок дыхнул огнём и пообедал прямо там, пленник обмочился и обделался. Решив, что мотивировал его достаточно, я приступил к воплощению своей идеи. Это и был Шерсть. Когда мы улетали, он стоял перед кораблём, во главе стада…, хотя, это, пожалуй, уже было племя. Стоял и тоненько выл. Их Боги, улетали домой…, да, наверное, так и было. Богами мы для них и стали…
