Спустя два часа и почти сто раундов (кажется, что так) мы наконец переходим к зачитыванию ответов. Все устали и хотят домой. Но уйдем мы, похоже, не скоро, ибо разгорелся нешуточный спор между «командой в фиолетовых поло» и какой-то русской девушкой. Вопрос был: как пишется фамилия «Рахманинов»? Девушка написала фамилию кириллицей, а «фиолетовые» парни возмущаются, что, если в зале никто, кроме нее, не читает по-русски, она могла написать и неверно. Цитирую: «Как тут проверишь? И вообще, вопрос был о международной записи латиницей». Дэйв безуспешно пытается их успокоить.
Ради бога, какая разница? Дайте ей очко. Дайте ей десять очков. Давайте уже просто продолжим.
Не только наш брак будет длиться вечно. Эта викторина будет длиться вечно. Мы навсегда застряли за этим столиком с бокалами ужасного шардоне. Вечно будем вспоминать, кто же выиграл Уимблдонский турнир в две тысячи восьмом, пока наши волосы не поседеют и мы не превратимся в живых призраков, как мисс Хэвишем[22].
– Кстати, Сильви, я видел в одной газете статью о твоем отце, – вполголоса говорит Саймон. – О его достижениях в сфере привлечения ресурсов. Ты, должно быть, им очень гордишься.
– Да, – благодарно киваю я ему. – Очень горжусь.
Мой отец потратил много времени и сил на сбор средств для фонда борьбы с онкологическими заболеваниями. Он называл это своим «большим делом». А поскольку папа был самым общительным человеком, которого я знала, ему не составило большого труда запустить ежегодный бал в Дорчестере. В одном месте и в одно время ему удалось собрать и многих знаменитостей, и дальнюю родню британской монархии.
– Там было написано, в его честь назовут рентген-кабинет в Нью-Лондон Хоспитал?
– Все верно, – киваю я. – Потрясающе, правда? Через пару недель они устроят большую церемонию открытия. Ты знаешь, что развязывать ленточку и срывать ткань с мемориальной доски будет Шинейд Брук с канала новостей? Это такая честь. А я произнесу речь.
Которую мне еще предстоит дописать, вспоминаю я. Я так уверенно рассказываю о своей речи, в то время как написала только: «Дамы и господа, уважаемая супруга лорд-мэра, добро пожаловать на это особое событие».
– Честно, я восхищен тем, что мне удалось о нем узнать, – продолжает Саймон. – Собрать такое огромное количество денег, задействовать столько людей…
– А еще он дважды поднимался на Эверест, – охотно киваю я. – И участвовал в парусной регате «Фастнет». И очень много своих друзей и знакомых вдохновил на это.
– Вау, – вскидывает брови Саймон. – Впечатляет.
– Его старый школьный друг умер от рака печени, – коротко говорю я. – Отец хотел сделать что-то для людей, у которых диагностировали рак. В его компании было запрещено собирать средства на другие нужды!
Я смеюсь, будто это была шутка, но на самом деле я не шутила. Папа был в каком-то смысле… что же это за слово?.. Непримиримым. Признаюсь честно, в тринадцать мне захотелось сделать короткую стрижку. Папа разозлился на меня, когда я ненароком высказала свое желание вслух. «Твои волосы – твоя сила, Сильви, – без устали повторял он. – Твоя красота». И на самом деле он был прав. Позже я бы, наверное, пожалела, что постриглась.
Повинуясь внезапному порыву, приглаживаю рукой свои длинные золотистые волны. Никогда не смогу их отрезать. Это все равно что предать папу.
– Ты, должно быть, скучаешь по нему, – произносит Саймон.
– Да. Очень сильно.
К глазам подступают слезы, но я по-прежнему широко улыбаюсь и делаю глоток вина, стараясь не встретиться взглядом с Дэном. Он уже напружинился, я чувствую. Его челюсти сжаты, лоб облепили знакомые волны морщин. Он ждет не дождется, когда тема моего отца иссякнет, как люди ждут, пока грозовая туча проплывет мимо.
Боже мой, почему он так в себе не уверен? Эта мысль пронзает мой мозг прежде, чем понимаю, почему так подумала. Знаю, что это неправильно. Знаю, что это несправедливо по отношению к Дэну. Мой отец был всегда неотразим, на всех производил глубокое впечатление. Не так-то просто быть зятем такого человека, да еще и слышать, как люди постоянно восторгаются им, в то время как ты просто…
Так. Сильви, остановись! Дэн ведь тоже особенный. Но по сравнению с отцом…
Хорошо, буду с собой совершенно честна. Наедине со своими мыслями, за которые никто меня не осудит, я могу сказать сама себе: для внешнего мира Дэн и в подметки не годится моему отцу. У него нет ни денег, ни гордого стана, нет той потрясающей харизмы и достижений в благотворительности.
Но я не хочу, чтобы Дэн был моим «вторым отцом». Я люблю Дэна таким, какой он есть. Люблю без ума. Но неужели он не может, хотя бы ради меня, принять, что мой отец обладал всеми вышеуказанными качествами, и понять, что ему вовсе не обязательно быть таким?
Но нет, он все еще каждый раз подскакивает, как на пружинке, при упоминании моего отца. Вот когда эта тема исчерпает себя, он заметно расслабится, откинется на спинку стула и потянется, подавляя зевок…
Нет, мне не показалось. Дэн действительно тянется и зевает, как я и представляла. Делает глоток вина (как я и думала) и щелкает арахис (я не удивлена).
Ранее он заказал бургер из баранины на ужин (как я и предполагала), попросил не добавлять туда майонез (и этого я тоже ожидала) и пошутил, спросив у официанта: «А это настоящий лондонский ягненок?» (Опять не удивлена.)
Кажется, все это время я пугала сама себя. Может, я и не знаю столицу Латвии или сколько футов в фатоме, но я знаю все о Дэне.
Знаю его привычки, как он думает и что его беспокоит. Я даже знаю, что он будет делать, как только допьет вино. Он будет расспрашивать Тоби о работе (он всегда так делает, когда видится с Тоби). Я знаю это, знаю это, знаю…
– Эй, Тоби, – любезно вопрошает Дэн. – Как там твой проект?
Ух! Силы небесные, я ясновидящая!
А в голову закрадываются странные мысли. Не знаю, виной ли всему шардоне, эта мучительная викторина или полный тревог рабочий день, но… я теряю контроль над реальностью. Будто болтовня и смех в пабе разносятся где-то далеко-далеко. Лампы гаснут. И лишь Дэн остается ясным лучом света, единственным в этом темном…
Мы знаем друг о друге слишком много! В этом наша проблема. В этом корень всех моих вопросов о будущем. Я знаю все о своем муже. Все! Я могу читать его мысли. Могу предсказать его действия. Могу заказать для него еду (не ошибившись даже в приемлемом количестве соли). Могу вести с ним короткие разговоры, когда не нужно ничего пояснять. Он и так понимает меня с полуслова.
Черт, да у нас каждый день – день брачного сурка. Не удивительно, что он боится такого однообразного будущего длиною в вечность. Кто захочет прожить еще шестьдесят восемь лет с тем, кто ночь за ночью ставит тапочки перед сном на одно и то же место под одним и тем же углом? (А, с другой стороны, что еще делать с тапочками? Не разбрасывать же их по всему дому! Да, не слишком удачный пример. Но суть в любом случае та же.)
