Ну, мама по-прежнему всех очаровывает (почти всех). Но это иное очарование, нервное, непостоянное, готовое поблекнуть в любую секунду. Все говорили, она «успешно» справлялась со скорбью по папе, в отличие от Сильви, которая «до сих пор не может отойти». (Иногда люди совсем не думают о том, что говорят, правда? Переживать утрату – это не соревнование. Мама просто не выказывала своих чувств на людях, вот и все.)
Она часто говорит о папе, на самом деле она очень любит говорить о папе. Мы обе любим. Но разговор должен строиться строго по ее плану. Если вдруг заведешь «запретную» тему, она тут же начинает раздувать ноздри и сверкать глазами, потом она просто отворачивается к окну и начинает часто моргать. Ты чувствуешь себя отвратительно. Беда в том, что «запретных» тем много, они случайные и совершенно непредсказуемые. Папины разноцветные носовые платки, его забавные суеверия, связанные с игрой в гольф, каникулы, которые мы проводили в Испании. Темы кажутся вроде безопасными и безобидными, но не тут-то было. Каждая из них неизменно приносит с собой волну ярости, гляделки в окно и отчаянные попытки эту тему сменить.
Я списываю это все на скорбь. Скорбь подобна новорожденному младенцу. Она будит тебя в любое время суток. Заполняет твой мозг непрекращающимся плачем. Она отрывает тебя от жизни, не дает есть и спать, а все вокруг талдычат: «Крепись, время лечит». Чего они не говорят, так это: «Ты думаешь, спустя два года тебе станет легче, но вдруг ты слышишь знакомую мелодию в супермаркете и начинаешь рыдать у всех на виду».
Мама никогда не рыдает на людях, но она смаргивает слезы и думает, что никто не замечает. Я часто плачу. Но иногда выдаются часы и даже дни, когда я совсем не вспоминаю о папе. И потом, конечно, я чувствую себя ужасно.
– Почему мы сегодня туда едем? – спрашивает Дэн, остановив машину на красный свет.
– Просто пообедаем у нее, – немного резко отвечаю я. – Побудем семьей.
– И больше ничего? – приподнимает бровь он, оставляя меня в замешательстве. А почему должно быть еще что-то? По телефону прошлой ночью я несколько раз переспросила у мамы: «Это просто обед, да? Больше ничего?» – «Конечно, родная» – отозвалась она, как мне показалось, обиженно.
У каждого из нас есть свое, как любят сейчас говорить, «темное прошлое». Моя мама не исключение. Об этом знает Дэн, знаю я, знает она сама. Даже девочки догадываются.
– Она опять начала, – спокойно говорит Дэн, приметив отличное парковочное место за ее кварталом.
– Ты не можешь знать наверняка, – возражаю я.
Но когда мы заходим в ее просторную квартиру (часть перестроенного особняка), мои глаза не дремлют, рыскают по сторонам, ищут улики, в надежде, что я ничего не найду…
Но я сразу замечаю его через двойные кухонные двери. Белое кухонное устройство на журнальном столике с ножками из золоченой бронзы. Большое и блестящее, стоит на старой замусоленной книге про импрессионистов, здесь совершенно не к месту.
Черт. Дэн оказался прав.
Я демонстративно не замечаю устройства, не спрашиваю, что это такое, не даю Дэну понять, что я заметила. Клюю маму в щеку (Дэн, кстати, тоже), помогаю девочкам снять пальтишки и ботинки и направляюсь на кухню, где уже накрыт стол. (В кои-то веки я уговорила маму не накрывать нам в гостиной, когда мы привозим девочек.) Захожу на кухню и резко вдыхаю. Ради всего святого, что она опять задумала?
Мама, как обычно, прикинулась агнцем невинным, но буквально пихает мне под нос овощную тарелку:
– Попробуй, Сильви, – и смеется своим серебристым смехом, который раньше был настоящим, а теперь более напоминает хрип. – Девочки, вы ведь любите морковку? Посмотрите, какая красота.
М-да, вижу я эту красоту. На столе четыре огромные тарелки с овощами каких-то невообразимых форм. Цукини, нарезанные в виде крестиков и ноликов, кружочки огурцов с зубчатыми краями, похожие на маленькие коронки, морковные звездочки, сердечки из редиса (выглядит супермило, я должна признать). И наконец, в центре, как гвоздь программы, цветок из ананаса.
Обмениваюсь с Дэном понимающим взглядом. Мы оба знаем, к чему все идет. И одна часть меня умоляет другую закрыть свое сердце, быть суровой, не поддаваться, даже не упоминать этот овощной конструктор. Но не могу. Мне нужно подыграть.
И я покорно начинаю:
– Вау! Какая прелесть!
– Я все это сделала сама, – гордо сообщает мама. – Заняло всего полчаса.
– Полчаса? – чувствую себя второй ведущей в телемагазине. – Невероятно. Как же ты справилась с этим?
– Так слушай, – мамино лицо загорается азартом. – Я купила этот замечательный, просто фантастический кухонный комбайн! Девочки, хотите посмотреть, как работает новая бабулина машинка?
– Да! – хором выдают Анна и Тесса, которых легко завлечь в подобного рода авантюры. Для них это как игра. Если я правильным голосом спрошу у них: «Вы хотите изучать квантовую физику?», они воскликнут в унисон: «Да!», и даже будут спорить: «Я первая изучать! Нет, я!» А когда я спрошу: «Вы знаете, что такое квантовая физика?», Анна уставится на меня пустым немигающим взглядом, а Тесса ляпнет: «Это как медвежонок Паддингтон!», потому что ей всегда и на все нужно дать ответ.
Когда мама и девочки уходят смотреть на чудо-машину, Дэн бросает на меня предупреждающий взгляд.
– Что бы это ни было, мы это не купим, – низким голосом говорит он.
– Хорошо, только…
– Что?
– Не воспринимай все так негативно, – развожу руками я.
– Я и не воспринимаю, – врет Дэн; более негативно может выглядеть только негатив. – Но мы больше не будем тратить деньги на очередной…
– Тсс! – пытаюсь успокоить его я.
– …хлам твоей мамы, – закончил он. – Та шайтан-машина…
– Знаю, знаю, то была ошибка, – вздрагиваю я. – Я сотни раз признавала это.
Не поймите меня превратно: я такая же поклонница тяжеловесных американских ретросоковыжималок и ручных мясорубок, как и все остальные. Но та машина для приготовления традиционного яблочного пюре была просто огромной. Мы почти никогда не ели яблочное пюре. И мы не делали все виды «вкусных и питательных пюре и каш», о которых мама разглагольствовала на своих торговых презентациях. (Историю о заготовке пакетиков с «жидкими специями» лучше вообще предать забвению.)
Каждый справляется со скорбью и горем своим собственным путем. Это я уже поняла. Но мамин путь привел ее к распаду. И дело не только в молчаливом яростном моргании. Дело в продаже непонятного «незаменимого и суперсовременного» хлама друзьям и семье.
Нет, когда она начала устраивать ювелирные вечеринки, я была в восторге. Я думала, это будет просто веселое хобби, чтобы хоть немного отвлечь ее от тоски и уныния. Первую вечеринку я посетила с удовольствием: выпила шампанского со всеми ее подругами, купила колье и браслет. Была и вторая ювелирная вечеринка, на которую я не смогла приехать, но прошло все хорошо. Затем она провела вечеринку эфирных масел, на которой я купила рождественские подарки для всей семьи Дэна, так что это тоже было прекрасно. Вечеринка с испанской посудой тоже была ничего. Я купила пару расписных тарелок для закусок и использовала их раза два (может, три).
