Смерть Святослава принесла столкновение его сыновей за престол – первую трещину в киевском единстве, которой предстояло все расширяться, пока она не разверзлась в огромную пропасть. Победителем из борьбы Святославичей вышел Владимир
[214]. Его эпоха – переходный период от образования Киевской Руси к ее распаду, поэтому на много веков запомнила народная память Владимира Красное Солнышко, одного из героев былинного эпоса
[215]. Дальнейшая история Киевской Руси – это история ее гибели.
Киевская Русь – с ее недолговечностью, расплывчатой территорией, фиктивной централизацией, заимствованной религией, иноземной династией и уходящей корнями в Скифию и Византию культурой – была по своему историческому значению лишь питательной плазмой, которая вскормила возникшую в ее недрах мельчайшую клеточку будущей государственности – княжескую вотчину. Как Киевская Русь выросла из сельской общины, так Московской Руси предстояло вырастать из княжеской вотчины; из крошечного семени под{стр. 43}нялось могучее древо Московского государства, проследить все трансформации которого – дело будущих историков.
Мы видели, как процесс образования Древнерусского государства, начавшись норманнскими набегами IX века, закончился к середине X века объединением Днепровско-Волховского пути в руках Киева. Можно ли относить образование Древнерусского государства к более раннему времени?
[6. Б. А. РЫБАКОВ И ЕГО МЕТОД]
[ «Эпоха Кия» по Б. А. Рыбакову]
С оригинальной точкой зрения по этому вопросу выступил Б. А. Рыбаков
[216]. Предполагая, что Повесть временных лет во вводной своей части, осложненной последующими поправками, в первой редакции резко отличалась от последующих, и пытаясь восстановить утраченный текст, он относит образование государства на территории полян, древлян, словен, дреговичей и северян, а также подвластных им финских племен к VI веку, называя это «эпохой Кия».
Такой взгляд, казалось бы, требует ответа: в каком же отношении стоит государство VI века к Киевской Руси IX века, неужели русский народ 300 лет проспал летаргическим сном и, начав свою историю в VI веке, с той же точки продолжил ее только в IX? Но тут Б. А. Рыбаков ограничивается выразительной по своей простоте фразой: «Процесс превращения Киевского княжества VI–VII вв. в Русское государство IX в. остался нам неизвестен» (стр. 26). Такой взгляд требует ответа и еще на один вопрос, уже чисто социологический: может ли вообще существовать государство без городов и письменности?
Помимо общеисторических соображений, мнение о резко отличной от остальных первой редакции Повести временных лет и пользовании «географическим источником» (прим. 16) требует от автора, как можно думать, детального изучения истории создания начальной летописи. Работы А. А. Шахматова показали, что наряду с исследовательской смелостью только при исключительной точности и тщательности критики возможна серьезная попытка реконструкции письменных памятников. Партизанским набегом, как бы он ни был смел, нельзя «взять» русской летописи, возможна лишь длительная и долготерпеливая осада. Такую осаду и проделал в свое время А. А. Шахматов. Мне кажется, что Б. А. Рыбакову она не удалась, вернее, ее и не было. Его экскурс в область летописания вообще оставляет по себе впечатление некоторой неясности. Приведу несколько примеров. Прежде всего, почему комиссионный список Новгородской 1-й летописи младшего извода автор называет Новгородским сводом? В {стр. 44} основе комиссионного списка в интересующей нас части (до 1015) лежит свод 1093 года, т. е. свод, составленный рукой киевлянина. Ему же, а не загадочному «новгородскому летописцу» принадлежат и даты 854 и 920, заимствованные из греческого источника (точнее, первая вычислена по греческому источнику). Реконструкцию этого свода Б. А. Рыбаков признает и ею пользуется (стр. 42). Кто же тогда этот «составитель Новгородского свода», который «много напутал в своем труде» (стр. 8)?
[217]
