Неубедительно выглядит мысль, что известие о «Кие-перевознике» – вставка «новгородского компилятора» XII века (стр. 8). Во-первых, кто этот загадочный компилятор XII века? По мнению А. А. Шахматова, Б. А. Рыбаковым не оспоренному, Начальный свод лег в основу новгородского летописания в XV веке (Софийский временник). Во-вторых, сообщение о «Кие-перевознике» имеется как в комиссионном списке, упорно называемом Б. А. Рыбаковым Новгородским сводом, так и во всех редакциях Повести временных лет. Неужели все они прошли через руки «новгородского компилятора» XII века? Вероятно, для того, чтобы как-то объяснить это, Б. А. Рыбаков тут же (стр. 9) называет мнение о «Кие-перевознике» «направлением русской исторической мысли XI в.». Но если XI века, то почему же считать его вставкой, сделанной в XII веке? В-третьих, «Кий-перевозник» в тексте вовсе не выглядит вставкой, никаких доказательств Б. А. Рыбаков не приводит
[218]. Что же касается историчности Кия, на которой и сам автор не настаивает, то она очень сомнительна. «Необычайное сходство» между Кием и Хильбудием (стр. 12) столь же «необычайно», как и сходство между Иисусом Христом и Василием Великим, которое не представляло никаких сомнений для Н. А. Морозова. Далее, неясно, почему варяжское происхождение Руси приписывается «последнему редактору Повести» (стр. 17)? Надо ли это понимать так, что Б. А. Рыбаков отвергает принятое деление списков Повести и считает, что все они содержат только «последнюю редакцию»?
[О методе Б. А. Рыбакова]
Разбор этого экскурса можно было бы продолжить. Я привел только несколько примеров, характеризующих метод Б. А. Рыбакова при разборе летописи, не касаясь доказательств наличия гипотетической редакции Повести временных лет. Никаких доказательств, кроме самых общих соображений, и нет. К сожалению, Б. А. Рыбаков никак не аргументирует высказываемых им интересных мыслей, как это делает, например, А. А. Шахматов.
В работе Б. А. Рыбакова есть еще отдельные не совсем понятные {стр. 45} частности. Так, он пишет об отысканном летописцем «в греческой хронике первом упоминании Руси под 860-м годом» (стр. 28). В хронике Амартола 860 года нет, летописцу он был неизвестен
[219]. Далее Б. А. Рыбаков говорит, что «в VII в. упоминаются русы, приходящие сухопутьем в Дербент» (стр. 34). Он не делает ссылки на свой источник, но если речь идет о известии Табари под 643/644 годом, то сообщение о русах здесь считается вставкой: в арабском оригинале его нет
[220]. Кроме того, Табари писал в X веке, когда русы были уже хорошо известны.
Неясно также, почему, по мнению автора, М. Н. Тихомиров и С. В. Юшков «убедительно показали искусственность ряда вставок о варягах и руси и очистили представление о ранней руси от норманистических искажений» (стр. 28 и прим. 22). Вставки о варягах и русах показал норманист А. А. Шахматов, а как С. В. Юшков и М. Н. Тихомиров производили «очищение», я пытался изобразить выше. Сам Б. А. Рыбаков, довольствуясь уже проведенным «очищением», доказательства норманистов игнорирует.
К большому сожалению, все вышеизложенное – а я привел только частные примеры – делает неприемлемой очень лестную для нашего национального самолюбия точку зрения об образовании Русского государства в VI веке.
[Славяне до появления норманнов]
Что пережили восточные славяне до того, как их взаимоотношения с норманнами привели к созданию Древнерусского государства
[221]?
Вопрос о славянской прародине очень сложен и связан с еще более сложным вопросом о прародине индоевропейцев, причем сама неопределенность таких терминов, как «пранарод», «праязык», «прародина», еще более отдаляют решение этой проблемы, если она вообще когда-нибудь будет решена
[222]. Очевидно, место, с которого началось славянское расселение по Восточно-Европейской равнине, находилось на широкой области от Немана до Карпат. Географические условия равнины сразу же определили два направления и два способа восточнославянской колонизации: медленное просачивание отдельных славянских семей сквозь финское население лесной области
[223] и стремительное движение славянских племен на черноземные земли степного края с очень старыми культурными традициями. Если первое движение с достаточно далекого времени могло идти непрерывно и постепенно простираться все далее к северо-востоку, то второй поток прерывался и затруднялся вторжением кочевых народов, для которых Причерноморские степи служили коридо{стр. 46}ром из Азии в Европу. Падение владычества гуннов, прервавших славянскую колонизацию юга, усилило миграционный поток славян, и для VI века византийские писатели (Прокопий, Маврикий, Менандр) сообщают о восточных славянах – антах (Αντες), ареал которых можно очертить Прутом, берегом Черного моря, Днепром и границей леса и степи. На 602 годе сведения об антах обрываются: в конце VI века сквозь Причерноморские степи прошла аварская орда, повторив движение гуннов. Значительная часть антов, спасая себя, должна была отхлынуть, унося с собой свое имя к северу, под защиту непроходимых для кочевников лесов. Но к северо-западу им препятствовали отступить враждебные славянские племена лесной зоны, и направление антам указало само течение рек – Сулы, Псела, Ворсклы, Орели. Продвижение по течениям и вдоль течений больших рек наиболее типично для доисторических переселений
[224]. Таким образом, новые поселения антов должны были находиться где-то в верховьях Сейма и Донца. Там в конце X века Святослав во время похода на хазар застал вятичей
[225]. Их имя содержит тот же корень vat, vet, что и слово «анты»
[226]. Тот же корень содержит и имя венетов, под которым от германцев славяне были известны римским писателям (Плинию Старшему, Тациту). Но и гораздо раньше Геродот говорил о янтаре, привозимом с реки Эридана, от венетов. Все эти авторы помещают венетов от Балтийского моря до Карпат, т. е. в районе славянской прародины. Можно предположить, что анты, венты, венеты – одно из самых ранних самоназваний славянского племени
[227], сохранившееся в историческую эпоху в имени западного крошечного славянского народа.
