Миранда ожидала, что Ольга будет против.
– Я знаю, это неразумно, но я сказала, что не возражаю. И так было трудно убедить его приехать – мне не хотелось создавать для него препятствие.
– Маленький мерзавец – такой эгоист. Чем он это обосновал?
– Я его не спросила.
– Ну а я спрошу. – Ольга достала из портфеля мобильник и набрала номер.
– Не делай из этого проблемы, – взмолилась Миранда.
– Я просто хочу задать ему один вопрос. – И произнесла в телефон: – Кит… почему это ты вздумал спать в коттедже? Тебе не кажется, что это немного… – Она умолкла. – Ах вот как. Почему?.. Ясно… но почему ты?.. – И осеклась, словно он повесил трубку.
Миранда огорченно подумала, что Кит, по-видимому, сказал: «А собственно, в чем дело?»
Ольга положила мобильник в портфель.
– Можем не препираться по поводу домика. Он передумал. Он вообще не приедет в Стипфолл.
9.00
«Оксенфорд медикал» была в осаде. Репортеры, фотографы, телевизионщики толпились у ворот, атаковали приезжавших на работу сотрудников, окружали их машины и велосипеды, подносили к лицу камеры и микрофоны, выкрикивали вопросы. Охранники отчаянно пытались отделить журналистов от проезжавшего мимо транспорта, стремясь избежать аварий, но журналисты не желали подчиняться. Ситуацию осложняла группа борцов за права животных, постаравшихся использовать эту возможность, чтобы заявить о себе, и устроивших демонстрацию у ворот, – они размахивали плакатами и пели песни протеста. Телеоператоры снимали демонстрацию, поскольку больше нечего было снимать. Тони Галло наблюдала все это – злилась, но ничего не могла поделать.
Она находилась в кабинете Стэнли Оксенфорда, большой угловой комнате, которая раньше была хозяйской спальней. Стэнли работал в окружении старых и новых вещей: его компьютер стоял на поцарапанном деревянном столе, которому было тридцать лет, а на столике рядом стоял оптический микроскоп производства шестидесятых годов, которым он любил время от времени пользоваться. Микроскоп сейчас был окружен рождественскими открытками, там стояла и открытка от Тони. На стене висела викторианская гравюра таблицы Менделеева рядом с фотографией потрясающе красивой брюнетки в подвенечном платье – покойной жены Оксенфорда Марты.
Стэнли часто вспоминал свою жену: «Она была холодная, по словам самой Марты, как церковь… Мы с Мартой раз в два года ездили в Италию… Марта любила ирисы». Но о своем чувстве к ней он сказал лишь однажды. Тони заметила, что на фотографии Марта выглядит очень красивой. «Боль притупляется, но не исчезает, – сказал Стэнли. – Я, наверное, буду горевать по ней каждый день до конца моей жизни». И Тони подумала, будет ли кто-нибудь любить ее так, как Стэнли любил Марту.
Сейчас Стэнли стоял рядом с Тони у окна, едва не касаясь ее плечом. Они не без тревоги смотрели, как все новые и новые «вольво» и «субару» подъезжают к травяному партеру, а толпа становится более шумной и агрессивной.
– Мне так неприятно все это, – с несчастным видом произнесла Тони.
– Вы в этом не повинны.
– Я знаю, вы сказали: хватит жалеть себя, но ведь это я допустила, что кролик был пронесен мимо охраны, а потом этот мерзавец, мой бывший сожитель, сообщил о случившемся телерепортеру Карлу Осборну.
– Насколько я понимаю, вы не в ладах со своим бывшим воздыхателем.
Она никогда прежде не говорила откровенно со Стэнли на эту тему, но теперь Фрэнк влез в ее рабочую жизнь, и она была рада возможности объяснить Стэнли ситуацию.
– Честно говоря, не знаю, почему Фрэнк так ненавидит меня. Я никогда его не отталкивала. Это он ушел от меня, притом в тот момент, когда я действительно нуждалась в помощи и поддержке. Казалось, он меня уже достаточно наказал, если я и была в чем-то не права. А теперь еще и это.
– Я могу понять, в чем дело. Вы – вечный укор ему. Всякий раз, как он вас видит, он вспоминает, насколько оказался слабым и как трусливо поступил, когда был нужен вам.
Тони никогда не думала о Фрэнке в таком плане, а сейчас его поведение обрело смысл. Теплая волна благодарности затопила ее. Стараясь не показать своих чувств, она произнесла:
– Это тонко подмечено.
Он пожал плечами:
– Мы никогда не прощаем тех, кому причинили боль.
Тони улыбнулась. Стэнли разбирался в людях не хуже, чем в вирусах.
Он положил руку ей на плечо – чтобы подбодрить, или это было нечто большее? Оксенфорд редко позволял себе физический контакт с сотрудниками. За этот год, что Тони работала у него, он касался ее лишь трижды. Обменялся рукопожатием, когда заключил с ней контракт, когда принял в штат, когда объявил ей о повышении. На Рождество он танцевал со своей секретаршей Дороти, дородной женщиной, похожей на заботливую маму-утку. Больше Стэнли ни с кем не танцевал. Тони хотелось пригласить его потанцевать, но она побоялась выдать свои чувства. Потом она жалела, что не была понахальнее, как Сьюзен Макинтош.
– Возможно, Фрэнк рассказал корреспонденту о случившемся не просто назло вам, – сказал Стэнли. – Я подозреваю, что он в любом случае поступил бы так. Я полагаю, Осборн отблагодарит его, благоприятно отозвавшись об инвербернской полиции в целом и о суперинтенданте Фрэнке Хэккетте в частности.
Сквозь шелк блузки она чувствовала тепло его руки. Это случайный, бездумный жест? Ее, как всегда, раздражало, что она не знает хода его мыслей. Интересно, он чувствует под рукой бретельку ее бюстгальтера? Она надеялась, что он не догадывается, как ей приятно его касание.
А вот насчет Фрэнка и Карла Осборна она не была уверена, что он прав.
– То, что вы так на это смотрите, очень великодушно с вашей стороны, – сказала она. А сама решила, что постарается все сделать, чтобы компания не пострадала от поступка Фрэнка.
В дверь постучали, и в кабинет вошла Синтия Крейтон, ведающая в компании связью с общественностью. Стэнли поспешил убрать руку с плеча Тони.
Синтия, тощая пятидесятилетняя женщина, была в твидовой юбке и вязаных носках. Она была искренним доброжелателем. Тони однажды рассмешила Стэнли, сказав, что Синтия слащава до приторности. Обычно нерешительная, она была сейчас на грани истерики. Взлохмаченная, тяжело дыша, она заговорила быстро-быстро.
– Эти люди отпихнули меня! – выпалила она. – Это какие-то звери! И где только полиция?
– Сюда едет патрульная машина, – сказала Тони. – Полицейские будут на месте через десять-пятнадцать минут.
– Им следует арестовать эту банду.
У Тони упало сердце: она поняла, что Синтия не способна справиться с возникшей ситуацией. Она главным образом занималась тем, что распределяла небольшой бюджет, выделенный на благотворительность: давала гранты школьным футбольным командам и нанимала разносчиков, следила за тем, чтобы название «Оксенфорд медикал» чаще появлялось в «Инвербернском курьере» в репортажах, не имеющих никакого отношения к вирусам или опытам с животными. Тони знала, что это важно, так как читатели верят местной прессе и весьма скептически относятся к общеанглийским газетам. Поэтому проводимая Синтией неброская реклама страховала компанию от исполненных яда, сеющих ужас рассказов, публикуемых на Флит-стрит и способных опорочить любое научное предприятие. Но Синтия никогда не имела дела с шакалами британской прессы и находилась сейчас в таком состоянии, что не была способна принимать верные решения.
