** Чтобы лучше понять это важное место, приведем отрывки из разъяснений Хайдеггером этой же темы, данные в «Sein und Zeit» (в скобках – номера соответствующих разделов).
В чем принципиальное различие между тем, чего боятся в экзистенциальном страхе, и тем, чего боятся в страхе обычном? То, «чего» боятся в экзистенциальном страхе, не является сущим, принадлежащим этому миру. Поэтому с ним и нельзя иметь дела. Угроза в экзистенциальном страхе совершенно иного рода и не предполагает, что может быть нанесен вред, в каком-то смысле касающийся возможности быть. «Чего» именно боятся невозможно определить. Подобная неопределенность не только оставляет нерешенным вопрос, какое именно сущее этого мира представляет угрозу, но и вообще означает, что никакое сущее этого мира не имеет к тому отношения. Ничто из находящегося в этом мире не является тем, чего боятся в экзистенциальном страхе. Всё, относящееся к окружающему миру, не играет вообще никакой роли. Оно меркнет, тонет в самом себе. Мир становится не важным, теряет всякий смысл. В экзистенциальном страхе не находят ничего конкретного, что можно было бы считать угрозой.
Также в экзистенциальном страхе не находят и места, откуда могла бы приближаться опасность. То, «чего» боятся, характерно и тем, что его нигде нет. Не могут понять, что же внушает страх. Однако «нигде» не означает «ничто» – предполагается область вообще, вообще доступность мира пространственному по своей конституции «в-бытии». Поэтому угрожающее не может приближаться из некого направления, становиться всё ближе: оно уже «здесь» и в то же время нигде – оно так близко, что прехватывает дыхание, и в то же время его нет нигде.
То, «чего» боятся в экзистенциальном страхе, раскрывается как «ничего и нигде». Неподвластность ничто и нигде этому миру означает только одно: то, «чего» боятся в экзистенциальном страхе, – это мир как таковой. Полная потеря значимости мира из-за ничто и нигде не означает отсутствие мира, смысл совершенно в ином: сущее, пребывающее в мире, становится не важным, и из-за этой потери значимости всего, относящегося к этому миру, остается, по сути, лишь сам по себе мир. (§ 40)
Охваченному экзистенциальным страхом мир раскрывается как мир, причем раскрывается изначальным и непосредственным образом. Совершенно иначе, нежели когда начинают с рассуждений о сущем этого мира, затем приходят к мысли о всем мире в целом, после чего впадают от этой мысли в экзистенциальный страх: экзистенциальный страх напрямую, без посредства рассудка – как модус пребывания в этом мире – раскрывает мир как мир. Отсюда, однако, не следует, что вместе с тем постигается и «мирность» этого мира. (§ 40)
Поскольку экзистенциальный страх всегда латентно определяет бытие-в-мире, последнее, как беспокойное присутствие, может испытывать обыкновенный страх. Обыкновенный страх – это падший в «мир», преломленный и скрытый от самого себя экзистенциальный страх. (§ 40)
…То, «чего» боятся в экзистенциальном страхе, суть затерянное бытие-в-мире; но вот «из-за чего» боятся в экзистенциальном страхе – так это из-за возможности-бытия-в-мире. (§ 41)
Экзистенциальный страх может охватить нас и в совершенно безобидной ситуации. Не нужна даже и темнота, в которой скорее, чем днем, становится не по себе. Что можно увидеть в темноте? Ничего. Хотя мир тем не менее и довольно навязчиво находится всюду вокруг. (§ 40)
Метафизическая концепция Ницше и ее роль в европейском мышлении: вечное возвращение равного
(Главы из лекций 1936–1940 годов)
Пирамидальный камень на берегу озера Сильваплана в Верхнем Энгадине (Фото переводчика.)
Введение
§ 1. Учение о вечном возвращении как метафизическая концепция. Определяющиеся этим этапы исследования
Начиная беседу о Ницше, прежде всего обратимся к его собственным произведениям. По ходу лекции мы будем придерживаться мысли, намеченной в следующих словах философа:
«Вокруг героя всё становится трагедией, вокруг полубога – действом сатиров, а вокруг Бога – …чем?., быть может, „миром“?» (По ту стор., п. 150; VII, 106; написано в 1886 г. – в период работы над главным произведением).
[5]
Метафизическая концепция Ницше выражена в учении о вечном возвращении равного. Сам он называет его так: «о безусловном и бесконечно повторяющемся круговороте всех вещей» (Ессе homo; XV, 65). Учению свойственно определенное суждение о сущем в целом (das Seiende im Ganzen). Однако стоит нам только услышать о вечном возвращении, мы не задумываясь отвергаем это учение, поскольку сразу бросается в глаза его унылая пустота. Неприятие особенно возрастает с пониманием, что его совершенно невозможно «доказать» – никакой привычной, похожей на «доказательство» аргументации не существует. Посему не удивительно, что учение это оказывается своего рода камнем преткновения: неизвестно, как с ним поступить. Учение о вечном возвращении либо просто вычеркивают из философии Ницше, либо, учитывая, что о нем все-таки время от времени идет речь, по необходимости причисляют к ее составным частям. Однако в последнем случае тут же расценивают как нечто странное и невозможное, к чему надо относиться только как к глубоко личному верованию самого Ницше: собственно к философской системе оно, разумеется, не принадлежит. Или считают вечное возвращение чем-то очень простым и понятным, что столь же предвзято и поверхностно, как и вычеркивание учения, поскольку по своей сути оно остается некой странностью. Весьма проблематично, дано ли исчерпывающее объяснение этой странности в популярной книге о Ницше Эрнста Бертрама, где он называет учение «безумной мистерией позднего Ницше, обманчивой и подражательной».
[6]
Вопреки неясности и разнообразным затруднениям в отношении учения Ницше о вечном возвращении, должно высказать в форме предварительного утверждения: учение о вечном возвращении равного лежит в основе всей философии Ницше. Без этого учения как основы вся его философия напоминает дерево без корня. Но что такое корень, можно понять, только проследив, как из него произрастает ствол, а также в какой почве и как именно он укоренен. Если, сгруппировав и сведя воедино разрозненные высказывания, попытаться вычленить из философии Ницше собственно учение о вечном возвращении и представить его как «теорию», то получится нечто вроде выкорчеванного корня со спиленным стволом, который и корнем-то (т. е. чем-то укоренившимся и произрастающим) больше не является, а, пожалуй, всего лишь еще одной странностью. Учение о вечном возвращении равного остается недоступным, и никакое стоящее суждение о философии Ницше невозможно, покуда мы не попытаемся понять ее из того проблематичного пространства, где она может раскрыть перед нами (вернее, внутри нас) все свои тайные смыслы и бездны.
