У Паши все на мази, меня напрягало только то, что он никак не помогает семье, весь в делах. С его супругой поговорила Оливия, позже Судоплатову был предложен такой план:
– Павел, ну ты же сам видишь, тебе не до чего. Пусть твои едут к нам, жена у тебя человек умный, подтянет английский, право, обучится управлению, дети будут ходить в школу. Жизнь-то идет, здесь есть возможность развиваться и жить, так надо пользоваться.
– Да я согласен, думаешь, сам не знаю, просто просить у тебя… И так под подозрением.
– Да достал ты уже со своей скромностью, Паша. Почему я должен сам думать о твоей семье?
– Ну, наверное, потому, что заставил меня думать о твоих делах, поэтому времени на другое у меня просто нет.
– Ты нахал! Заставил я его… Короче, я все устрою, захочешь увидеться с семьей, бери выходной и лети, самолет у тебя всегда под рукой. Пока же я займусь ими, а Оливия мне поможет. Пацанов пристроим в нашу русскую общину, да, дети бывших белоэмигрантов, зато твоим с ними легче будет. Там сейчас все просто, это я о белых, простые люди, нет барских замашек, все работают, служат, живут достойно.
– Ты такие вещи говоришь, думаешь, я хоть что-то в этом понимаю?
– Хорошо, – легко согласился я, – пусть тогда Оливия решает, она в этом понимает больше, чем все мы, вместе взятые.
Дело это на самом деле не такое простое. Мы-то со своими, уже отучившимися и некоторыми еще получающими дальнейшее образование, уже отмучились почти. Нет, конечно, можно сделать проще, Судоплатов скажет детям, куда им идти, они и пойдут, а зачем? Какую пользу они принесут и себе, и своим родителям, да и обществу тоже? Хоть это и неродное им общество. Но так как живем мы вообще-то в окружении людей, а не в глухом лесу, то обязаны соответствовать этому самому обществу.
Затворников в русской общине не было, все жили как-то весело, живенько так. Когда мы обосновались в пригородах Сан-Диего и начали активно вести дела, наши бывшие соотечественники наблюдали за этим с осторожностью. Все изменилось, когда к нам приехала делегация из дворян. О, эти люди отнюдь не были напыщенными индюками, какими их любят рисовать в Союзе. Тот же Ванин, отличный военный хирург, был просто сама любезность и обходительность, без всякого чванства. Это было лет восемь назад, тогда мне не понравился всего один тип. Бывший генерал царской армии, ростом метр шестьдесят, дул щеки так, что казалось, лопнет. Хорошо, что был он уже старым и умер буквально через несколько месяцев, а то думаю, с ним бы у нас никак не сложились отношения. Пока был жив, все называл нас выскочками, не заслуживающими, чтобы им руку подали, ну и мы отвечали, как он заслуживал. Приглашая людей к себе в гости, намеренно забывали пригласить генерала. В общем, нормальные в основном люди, хоть и белоэмигранты. Кстати, здесь осели в основной своей массе те, что бежали с Дальнего Востока и Сибири, те еще рубаки. Один был чуть ли не лучшим другом Колчака, с удовольствием пообщался с ним, думаю – врет безбожно.
Пацанов Судоплатова приняли как родных. Видимо, в эмиграции сказывается любовь к родине, и бывшие противники, стараясь не вспоминать о прошлых распрях, с удовольствием встречаются и общаются. Конечно, если бы я объявил в общине, кем был человек, детей которого мы пристраиваем, вопросы, быть может, и появились бы, но я не стал. Нас самих здесь активно принимали за детей врагов народа, то есть как бы своими. Никого в этом не разубеждал, но и власть Советов ругать не собирался. Жестко там, но сколько вот думал на эту тему, столько раз и приходил к мнению: а как еще с нами надо? Только не надо плеваться, достаточно просто ответить на этот вопрос самому себе. Только честно ответить, как перед смертью. Что, неправду о нас говорят, будто бы русские все сами друг друга ненавидят? А собираются вместе, только когда совсем припрет. Да полнейшая… правда. Постоянно завидуем всем вокруг, злимся, ругаемся. Водители на дороге в двадцать первом веке вообще готовы друг друга убивать, дай только волю. Что это – от неудовлетворенности жизнью? От бедности? Или мы ущербные какие? Может, и вовсе от климата, солнца мало видим, вот и живем как бирюки. Черт нас знает, такой уж мы народ. Когда и почему мы так стали жить, наверное, уже никто и никогда не ответит, да и не нужно это никому. Мы не любим несправедливость, но сами живем, постоянно нарушая как законы, так и просто здравый смысл. Хотим, чтобы власть не воровала, а едва кто-то из нас добирается до этой самой власти, сразу начинает воровать. Полностью состоим из противоречий. Помню, была в том времени, перед тем как я сюда загремел, такая фишка. Все кому не лень пытались тявкать на президента нашей страны. То им это не так, то другое. Но мне особливо нравилось вот что: «Президент окружил себя своими дружками, только они и живут!» – орали в блогах, на митингах и в туалетах. Не, ребят, вы чего, серьезно это говорите? Вы правда думаете, что в других странах у президентов и прочих монархов, приближенные – люди с улицы? По объявлению набранные на работу и службу? Вы прям как дети! В тех же Штатах, горячо любимых всей нашей оппозицией, вся вертикаль власти – избранные, свои из узкого круга. Их готовят буквально с пеленок. С детства они растут, учатся и затем идут служить или работать туда, куда их направят. Потому как управление страной не терпит левых людей. Да, на каких-то незначительных постах, под руководством опять же элиты, можно встретить простых людей, но таких слишком мало, а берут их просто для массы, чтобы не бросалось в глаза то обстоятельство, что вся верхушка чуть не с одного двора.
Еще фишка насчет сменяемости власти. Ну, тут вообще все просто, как мне кажется. Обычная алчность и жадность. Оппозиционерам покоя не дает тот факт, что они сами не у власти, а следовательно, не могут воровать. А работать просто, как нормальные люди, не хочет никто. На фига, это ж быдло должно работать, они-то – элита!
Весна нового, пятьдесят первого года выдалась превосходной. Моя формульная команда вовсю готовилась к новому сезону, давая понять конкурентам, что бой будет страшным. Еще зимой в Лондоне состоялось принятие нормального регламента чемпионата. Приняли решение обо всем, что хоть немного вызывало разночтения. Мне удалось продавить главную мысль, что из «Формулы-1» нужно делать «Королеву автоспорта». Многие заинтересованные личности, весьма приближенные к высшему свету и власти, были в этом заинтересованы. Удивительно, но странно повел себя Энцо Феррари. Ему показалось перебором участие в пятнадцати гонках чемпионата. Но тут уж я выступил так выступил!
– Извините, уважаемый синьор Феррари, – я сделал паузу, – а что это за почет такой, выиграть пару забегов и объявить себя создателем лучших автомобилей?
– Это и есть престиж! А если количество гонок будет большим, чемпионат потеряет в зрелищности и будет простым массовым событием.
– Так от массовости он лишь прибавит в популярности и той же зрелищности. Вам, как производителю великолепных машин, разве не хочется видеть их по всему миру? Видеть, что люди хотят иметь красный автомобиль только потому, что он выступает в «Королевских гонках»? – именно этого и хочет комендаторе, уж я-то знаю!
– Я не понимаю, где связь… – Энцо, хитрец Энцо. Все-то ты понимаешь, а только прикидываешься.
