«Женщина, сюда нельзя!» – мысленно посчитав до десяти, я все равно не утратила желания вцепиться в кадык молодому полицейскому, который стоял у штакетника перед выходом из ГУМа, перекрыв проход к Красной площади. «Я вам не женщина!» – чуть не сказала я, но, ощутив комизм ситуации, промолчала. А кто я ему, действительно. Особь женского пола. Хотя на «девушку» я бы, наверное, среагировала не совсем так. Но он годится мне в сыновья. Ну и что! И женщина. И нельзя. Многовато!
Обращение «мужчина» – такое же противное. Нет в нем никакого пиетета. А он ведь должен быть! Мы должны с уважением обращаться к людям, мне так кажется. «Госпожа» и «господин» прижились только в переписке и при обращении к иностранцам, к которым у нас генетически развитое подобострастие. Мы не чувствуем себя господами и поэтому не можем делегировать эту роль другому. Я пока не знаю, что предложить взамен. У меня получается обращаться к людям только «Извините, пожалуйста!», но это крайне неудобно, если объект находится на расстоянии и не видит, что ты обращаешься именно к нему. Мне очень нравится южная манера называть всех женщин «девочки». Независимо от возраста. Заходишь в магазин:
– Девочки, сметану когда привезли?
– Сегодня, берите, свежая! – отвечают потрепанные годами, расплывшиеся, уставшие от жизни «девочки», но на какую-то секунду ты видишь в их лицах тех малышек, которые играли в резиночку на школьном дворе.
Давайте внедрим «девочек»! Или вернем «товарища». Он был славный малый. Ну вот, высказалась, наконец. Спасибо, товарищи!
Дети
Моему сыну Васе десять месяцев от роду. Он вундеркинд. Это понятно всем. Он еще не ходит, что вполне естественно в этом возрасте, но уже понятно говорит, что выглядит пугающе. И первое слово, которое он сказал два месяца назад, было вовсе не «мама».
Начиналось все вроде как у людей. По заказу «Вася, спой!» начинал петь «А-А-А», что-то мычал, кряхтел, пукал. Мы радовались и бурно веселились. Ребенок воспитывался по только что открытой в нашей стране, очень модной системе американского доктора Спока. Надо сказать, что для очень молодых и глупых родителей она подходила идеально. Основной постулат гласил: «Если ребенок не болен, не голоден и не хочет пить, но почему-то орет, то пусть орет. Поорет и перестанет. Не надо брать его на руки. Иначе он будет вами манипулировать и не даст жизни ни днем, ни ночью. Железный режим, кормежка и сон строго по часам. Покормили и положили спать. Поорет и заснет. Потом привыкнет и орать перестанет. Ночью не кормить. Давать отдых матери и детскому желудочно-кишечному тракту».
После двух месяцев сумасшедшего дома, когда малыш плакал, бабушка пила валидол, а мать-ехидна отсчитывала время кормления с точностью до минуты, наступил покой. Вася больше не плакал, когда его клали в большую плетеную корзину, купленную за пять рублей у торговки пирожками на рынке. По Споку это была прекрасная кровать для младенца – легкая в переноске. К тому же она прекрасно вентилировалась. В девять вечера мы целовали младенца и выключали свет. До шести утра было тихо. Система работала.
Когда ему было уже месяцев девять, у Василия неожиданно обнаружился странный интерес к книжному шкафу. Сначала мы никак не могли понять, что же ему нужно. Каждый день он плакал и тянул к шкафу ручки. Я доставала с полок разные книжки, показывала ему, но он злился, сучил ножками и орал. Я была очень юной матерью, поэтому тоже злилась и пихала орущее существо отцу. «Я больше не могу! – заявляла я. – Ну какого рожна ему надо?»
– Какого рожна тебе надо, деточка? – сделав страшное лицо, спросила я у малютки, безуспешно пытаясь засунуть ему в рот пустышку.
Он помотал головой и выплюнул соску. Потом вдруг замолчал и издал странный звук.
– Тсы! – выдохнул он из себя. В смысле, произнес.
– Тсы! – теперь он произнес вполне отчетливо.
– Тсы! Тсы! Тсы! – он опять заорал и засучил ножками.
– Я сейчас вскроюсь, – обреченно сказала я своему мужу и поставила бутылочку с водой прямо на полку шкафа, рядом со старым, круглым будильником.
Будильник достался от бабушки, я его любила, несмотря на громкий ход, слегка облезлую пимпочку, по которой лупило с утра уже третье поколение, и пожелтевший циферблат.
– Тсы! – опять произнес ребенок, и на его личике отразилось неподдельное страдание.
– Дай сюда часы, – неожиданно тихо попросил муж.
Еще не понимая зачем, я протянула будильник ему.
– Васенька, часы? Ты хочешь часы?
Ребенок заулыбался и потянулся к часам.
– Тсы, – еще продолжая всхлипывать, счастливо повторял он. – Тсы! Тсы!
Мы, конечно, обалдели и, не совсем веря в происходящее, поднесли громко тикающий будильник к уху младенца. Он улыбнулся и пустил пузыри.
– Он что, заговорил, или это набор звуков? – я не верила своим глазам и ушам.
– Бедняга так хотел часы, но его родители оказались тупые, как пробки. Тут поневоле заговоришь. Это ж надо, какое сильное было желание! – восхитился муж.
Как молодой советский ученый, к тому же пишущий кандидатскую диссертацию, он решил подтвердить эту гипотезу эмпирическим путем. Позвав бабушку, забрал у ребенка будильник и поставил его на место.
– Тсы! – сын опять заплакал.
Такого вероломства от родного отца он явно не ожидал.
– Ничего он не говорит, с ума сошли, рано еще, просто зубы растут и чешутся, поэтому он такие звуки издает, – бабушке уже давно надоели наши эксперименты.
– Наш сын – гений. А родители у него идиоты, – гордо подытожил отец.
Так оно и оказалось впоследствии. «Тсы» через пару недель превратились в отчетливое «Ти-сы», и бабушке пришлось признать в младенце личность. И часы для этой новой личности стали центром вселенной. Каждому, кто входил в комнату, он говорил это слово, и часы нужно было тут же дать. Вася бурно радовался, крепко прижимал тяжелый будильник к себе, потом тянул его в рот. Мы, естественно, после этого пытались отобрать, часы были старые, с острыми ножками, да и вообще, не тот это предмет, который можно кусать и облизывать. Раздавался рев, начиналась истерика, и так по двадцать раз на дню.
Следующий лингвистический скачок был «посУсать», то есть послушать, и «понухать», что расшифровки не требовало.
– Мне кажется, с ребенком что-то не так. Зачем нюхать часы? – спросила я, понюхав будильник на всякий случай. – И вообще, с чего бы такая страсть?
Если честно, мне было ужасно обидно, что первое осознанное слово не «мама». Истеричная любовь к часам продлилась до годовалого возраста, потом мы на все лето уехали в Крым, где на всякий случай заранее убрали все будильники из поля зрения. Крымский двор был полон кур, котов и собак. Даже нутрии жили в своем домике со стоявшим рядом большим, наполненным водой корытом, в котором зверьки плескались, как в бассейне. Жизнь оказалась такой бурлящей, что часы были забыты. Зато словарный запас пополнялся ежедневно. Слово «мама» тоже было сказано, причем так, что было понятно – он знал, просто повода особо не было. Здесь, в отсутствие пишущего кандидатскую отца, маму приходилось призывать часто. То курица клюнет в палец, который он просунул через сетку, то еда из собачьей миски окажется не такой вкусной, как он предполагал.
