Но это будет еще не скоро. Домой мы пойдем часов в пять. А сейчас так приятно сначала уловить этот запах, который я ни с чем не спутаю, такой вкусный, соленый, с примесью нагретого песка, сухих водорослей, дальних странствий, смолы для лодок, сушеных бычков и чего-то такого, отчего я переполняюсь чувствами, которые и сама не могу объяснить. Все. Мне хочется бежать, быстрее и быстрее. Море, я тебя чую, и сейчас я тебя увижу. И вот оно появляется. Молочно-золотое, дымчатое, с жемчужным отливом. Расслабленно-ленивое, как красавица одалиска после сладостной ночи, полной неги и истомы.
Мы с Павликом, презрев каменные ступеньки, поднимая босыми пятками пыль, буревестниками бросаемся вниз по узкой, безумно крутой тропке, которая позволяет нам встретиться с Морем гораздо раньше, чем родители, чинно спускающиеся по лестнице. Надо сказать, что тропинка проходит мимо пещер, в которых местные жители добывали для хозяйственных нужд тот самый камень-ракушечник, из коего построено очень много домов в Аршинцево. Пещеры меня привлекали необычайно, но родители туда лазить не разрешали. Судьба Тома Сойера не давала мне покоя, и как-то раз, наплевав на родительские запреты, захватив с собой стеариновые свечи и бельевую веревку, мы отправились на поиски приключений. Приключение оказалось весьма коротким – весь пол в пещере был украшен кучками и бумажками, так что ступить было некуда, видно, стыдливые отдыхающие давно использовали это место в качестве общественной уборной. Вот так жестоко реальность разбивает наши фантазии.
Преодоление
Деревянный мостик – лучшее место на всем пляже в Аршинцево. Левое крыло сделано специально для плавания на двадцать пять метров и похоже на бассейн под открытым небом, где бортики не из скользкого голубого кафеля, а из лиственничных досок, которые крепко прикручены толстыми болтами к металлическим сваям. Шесть стартовых тумб венчаются черными резиновыми ковриками, приклеенными к деревянному основанию. Примерно раза два в месяц, когда здесь проходят соревнования среди школьников и студентов, между тумбочек натягиваются канаты с пожелтевшими пробковыми буйками, таким образом обозначая дорожки. В левом крыле мы обычно играем в салки. Носимся друг за другом по всему периметру, а уж если совсем некуда деться, то можно, не останавливаясь, с разбегу, прыгнуть в воду, проплыть между свай и вылезти по железной лесенке прямо к прыжковой вышке, которая стоит точно по центру.
Справа от нее – зона старшего поколения. Бабушки в шляпах, женщины и немногочисленные мужчины загорают безо всяких подстилок, улегшись прямо на теплые белесые доски. «Вера, ты шо, спишь? У тебя вон дым со спины идет!» – «А? Где?» – Вера испуганно моргает сонными глазами и переворачивается на ярко-розовую спину, подставляя керченскому солнцу белый, еще зимний живот.
«Мам, ну можно? Потрогай, плавки уже сухие!» Это я. Мне восемь лет, и девчачьего купальника я не ношу, только плавки. Я коротко подстрижена, на голове кепка, и признать во мне девочку могут только близкие родственники. Вот это как раз мне и нравится, так как позволяет не подвергаться дискриминации по половому признаку и участвовать во всех безумных шалостях, гонках и потасовках, которыми развлекаются на мостике местные мальчишки с утра до вечера. Вчера мы, например, поймали медузу и положили ее на спину загоравшему дядечке. Как же он взвизгнул, и как же мы дали деру!
«И тебе не стыдно, ты же девочка! Испугали человека, он теперь заикаться начнет», – мама не разделяет мой восторг. Почему мне должно быть стыдно? Что он, шуток не понимает? Чего там пугаться? Черноморские медузы не кусаются, жалятся только большие, с фиолетовой каймой и желтыми щупальцами, так ведь они сюда не заплывают, разве только в шторм. А наша медузка была всего лишь размером с блюдце, прозрачная, без щупальцев. А дядька этот разлегся как раз там, где мы больше всего бегаем!
На самом деле я ужасно горда собой. Я обожаю море! Хорошо плаваю и могу нырять. Правда, только солдатиком и бомбочкой. С тумбочки и даже с перил! А головкой не могу. Один раз как плюхнулась, так весь живот себе отбила. На следующий год попробую. Я смотрю на море в щель между досками. В воде стайкой золотых рыбешек колышутся солнечные блики, море равномерно дышит, обнажая заросшие шелковистой зеленой травой и маленькими черными мидиями слегка заржавевшие, металлические сваи. Цвет воды точь-в-точь, как на картине Айвазовского «Девятый вал» в бабушкином настенном календаре – изумрудно золотой.
«Ленка! Иди сюда!» Бросив на маму торжествующий взгляд, я со всех ног несусь к отцу. Он стоит рядом с дядей Юрой у самой вышки. Вышка для нас – священное место. Как Кремль для Москвы. Она только для избранных. Пятиметровая, но кажется мне величиной с девятиэтажный дом. Или даже со стоэтажный. На ней никогда не бывает много народу. Мелюзга, вроде меня, залезет посмотреть, глянет вниз, и тут же обратно, потому что внизу – бездна. Ребята постарше долго собираются, подталкивают друг друга вперед, потом, отчаянно крича, прыгают солдатиком. Очень редко кто-нибудь отважится нырнуть головой вниз. Причем видно сразу, как человек будет прыгать. Все внизу замирают и ждут. Вот он вскидывает вверх руки, разводит их в стороны, отталкивается и летит как птица! Уже в воздухе смыкает руки перед собой и легко входит в воду, словно ножик в торт. Вот это да! Мы весь день бегаем толпой за героем, заглядываем в глаза, мечтая, что когда-нибудь тоже сможем так красиво нырнуть. Но бывают и неудачи. Кто-нибудь прыгнет, отобьет себе живот, бок или икры, тогда пару дней вышка стоит пустая, презрительно возвышаясь над нашими страхами.
Я подбегаю к отцу. Он у меня военный летчик, что в моей табели о рангах почти равняется богу. Выше него могут быть только космонавты. «Папа, давай влезем!» – предлагаю я, потому что замечаю на вышке двух мальчишек постарше, перед которыми мне ужасно хочется похвастаться отцом. Мы не спеша поднимаемся. Мальчишки, быстро взглянув на нас, продолжают выяснять, кто будет прыгать первым. Чувствуется, что оба они трусят и не прочь бы слезть, но наше присутствие не позволяет им так бесславно ретироваться. И тут мой отец делает то, что противоречит родительскому инстинкту и здравому смыслу. Видно, бутылочка сухого холодного рислинга, выпитая с дядей Юрой в пляжном кафе «Привет», настроила его на полный позитив. «Ленка, – говорит мой отец ласково, – покажи этим соплякам, как прыгать надо!»
Мальчишки с ухмылкой отошли к перилам, пропуская меня вперед. Покажи этим соплякам… Конец. Мышеловка захлопнулась. Яркое солнце перемешало улыбку отца и ухмылки мальчишек во что-то тягучее, тяжелое, липкое, что не давало даже пошевелиться. Оставалось только прыгнуть или умереть.
Вышка сложилась под моими ногами вместе с мостиком и рухнула в черную бездну.
Сердце сперва остановилось, а потом быстро застучало заячьими лапками в грудь.
Отец, улыбаясь, подошел к краю, посмотрел вниз: «Давай, здесь невысоко».
У летчиков есть понятие – точка невозврата. Это когда ты, разогнавшись по взлетной полосе, должен обязательно взлететь. Потому что ты уже не сможешь затормозить, полоса короче, чем тормозной путь. Ты по-любому должен взлететь, иначе – разобьешься.
