Однажды мы с Лидой явились к ним в гости без предупреждения.
Мобильных телефонов тогда не было… А мы в тот день поехали за город, гуляли по
лесу, устали, и я предложил ненадолго заехать к сестре. Ну, и заехали неудачно.
Ребята собирались на пикник. Там была еще одна пара с ребенком, их хорошие друзья.
— Апаренковы, — подсказал Герман, который слушал
его, не выказывая никаких признаков печали. В конце концов, не кровное родство,
можно позволить себе не играть лицом. Скорбного тона будет вполне достаточно.
Леонид Николаевич кивнул головой в знак согласия и
продолжил:
— Прямо перед отъездом малышка Антонина возьми и
раскапризничайся, стала кукситься. Лара решила, что дочка заболевает. Ну и
попросила нас посидеть с ней, чтобы не отменять выезд на природу. Мы, конечно,
не могли отказаться. В общем, они уехали и… Только поздно вечером нам сообщили,
что произошла авария, все, кто был в машине, погибли.
— Все пятеро? — уточнил Сильвестр. — Четверо
взрослых и ребенок?
Да, моя сестра с мужем и чета Апаренковых с сыном. Не помню,
сколько ему было, кажется, тоже три года.
— А по‑моему, это была девочка, — не
согласился Герман. — Хотя не уверен.
— Это был мальчик, Сережка, — возразил Леонид
Николаевич. — Белобрысый такой ребенок, смешной. — Он горестно
вздохнул. — Вот, собственно, и все. Мы с Лидой забрали Антонину к себе,
оформили опекунство… Малышка долго не разговаривала, столько было переживаний…
Во время своего монолога Леонид Николаевич только иногда
вскидывал глаза на племянницу и сразу начинал часто моргать.
— Ладно, мне все понятно, — остановил его Сильвестр. —
А что вы можете сказать по поводу сережек? Как объяснить фотографию в кармане у
незнакомца? Уже не первый день он следит за вашей племянницей. Думаю, эта
фотография была ему нужна для того, чтобы сличить сережки на фото с теми,
которые носит Тоня.
— Понятия не имею, в чем тут дело, — горячо
заверил Леонид Николаевич. — Просто какая‑то мистика! Невероятное
стечение обстоятельств!
Получилось у него слишком театрально, как у самодеятельного
актера, возомнившего, что маститый режиссер будет сражен его мастерством
наповал.
— А что, Антонина, этот человек с… м‑м‑м…
родимым пятном ничего не говорил? Не объяснял? — спросил он, сдвинув
брови.
Объяснял?! — влезла со своими комментариями
невоздержанная Шура. — Когда его застукали, он драпал, как бешеный кролик,
на которого насели собаки. Я содрала с него рубашку, так он побежал дальше
голый, спрыгнул со второго этажа в опилки. Слишком круто для человека, который
хочет что‑нибудь объяснить, вам не кажется?
— Шура, ты что, его ловила? — неожиданно выплыл из
диванного небытия Потапов. — Наверное, напугала человека до невероятности.
Помню, когда ты впервые погналась за мной, я чуть не поседел.
— Не преувеличивай. Я гналась не за тобой, а за мячом,
который ты прижимал к животу. Просто ты был в другой команде.
Леонид Николаевич явно не интересовался Шуриными подвигами.
Он неотрывно смотрел на свои домашние туфли, причем так хмуро, будто прямо
сейчас собирался сделать им выговор.
— Ты должна на время уехать, — неожиданно заявил
он, обратившись к племяннице. — Куда‑нибудь за границу, подальше
отсюда. Возьми неделю за свой счет, купи путевку в Египет или в Таиланд и
отправляйся немедленно. Я не желаю просыпаться среди ночи в поту, опасаясь за
твою жизнь.
— Нет, дядь Лень, это невозможно, — отрезала
Тоня. — Нет, нет и нет. Я должна заняться делами Андрея. А преследователи
меня не пугают. Ведь я не одна, ребята повсюду меня сопровождают. Шура даже
жизнью рисковала…
— Кстати, именно благодаря Шуре, — подтвердил
Сильвестр, — у нас есть приемлемое объяснение тому, что происходит. Реквизированная
фотография наводит на определенные мысли.
— Думаете, фальшивая медсестра завалилась ко мне, чтобы
найти серьги? — спросил Леонид Николаевич. — И те два типа тоже хотят
их получить?
— Может быть, сережки ценные? — предположил
Потапов.
— Мало ли на свете ценных сережек, в самом‑то
деле! — подала голос Изольда, сидевшая все это время тише воды. Звериное
чутье подсказывало ей, что сейчас лучше не высовываться, и тогда ее позиции
только упрочатся. Тем более что племянника защищать не требовалось, никто его
не третировал и не задевал. Сам же Роман Потапов как прилип к тарелкам в
серванте, так и не мог отлипнуть, то и дело бросая на них внимательный взгляд.
— А как к Ларе попали эти серьги? —
поинтересовался Герман.
Он медленно вытащил сигарету и принялся разминать ее в
пальцах. Никто не замечал этого безобразия до тех пор, пока не щелкнула
зажигалка. И тогда Бессонов, а с ним все сочувствующие, то есть Майя, Шура,
Тоня и Костя — хором крикнули:
— Нет!!! Курить нельзя!
Получился довольно мощный хор, повергший неосведомленную
часть публики в настоящий шок.
— Что такое? — проблеял Герман, подбирая сигарету
с пола. Она, разумеется, выпала у него изо рта. — В этом доме всю жизнь
курили.
— Пока я здесь, — холодно заметил Сильвестр, —
на табачные изделия налагается вето. Это мое условие. Кстати, Леонид
Николаевич, вопрос был задан очень важный: откуда ваша сестра взяла те серьги,
которые по наследству перешли к Тоне?
Понятия не имею. — Изотов демонстративно развел
руками. — Тут десятки вариантов. Лара была хорошей балериной, имела
множество поклонников своего таланта… Кто угодно мог подарить их ей. Да и мужа
со счетов списывать нельзя.
Сильвестр захотел взглянуть на серьги, и Тоня немедленно
принесла их из своей комнаты. Серьги были изящными, ими хотелось любоваться,
поворачивая бархатную коробочку так и этак.
— У вас, господин Изотов, наверняка есть фотографии
сестры, — предположил Сильвестр. — Тем более она была артисткой, ее
много снимали… Может быть, мы найдем эти серьги на каком‑то снимке? И та
распечатка, которую Александра сегодня героически отбила на улице, с фотографии
из вашего семейного альбома.
— К сожалению, произошла ужасная вещь, — печально
ответил Леонид Николаевич. — В подмосковной квартире, в Ильменском,
случился пожар. Страшный пожар. И большинство фотографий пропало безвозвратно.
Вырезки из газет, памятные вещи… Мы остались практически с пустыми руками.
Хорошо хоть людей в тот момент в доме не оказалось. Говорят, деревянные
перекрытия горели, как папиросная бумага.
— Я точно могу сказать, что на этой распечатке не моя
мама. Я знаю наизусть те несколько фотографий, которые у нас есть, —
звенящим голосом сказала Тоня. Было ясно, что вечер воспоминаний ее сильно
расстроил. — Я бы узнала ее лицо даже по такому кусочку.
Тема, казалось, была исчерпана, и в комнате повисла гнетущая
тишина:
