На этот раз Милослава отключилась практически сразу, гневно прошипев что-то неразборчивое. Веня укоризненно посмотрел на Матвея.
– Что ты к ней привязался?
– Пусть знает! – мстительно проговорил тот, возвращая телефон.
12
Вскоре стиральная машина подала сигнал: стирка окончена. Матвей вспомнил, что проверил еще не все карманы куртки, и вернулся к своему увлекательному занятию. К предметам на столе добавились несколько проездных билетов, магнит на холодильник и… Вот это сюрприз!
– Вау!!! – взревел Матвей во всю глотку.
Веня вздрогнул от неожиданности и выпустил из рук пакет со стиральным порошком. Пакет тяжело шлепнулся на пол, и на линолеуме образовалась белая горка с синими крапинами. Сразу запахло ненастоящим, химическим лимоном.
– Смотри, что у меня есть! – Матвей торжественно продемонстрировал Вене пятитысячную купюру. – Вот я тормоз! Весь день голодал, в маршрутку не мог сесть, автобуса ждал, а у меня в кармане было целых пять тысяч! Мне мама перед отъездом дала, а я забыл!
Матвей залез в последний карман и извлек сложенный вчетверо листок. Веня горстями собирал с пола порошок, с любопытством следя за гостем.
– А это что?
– Что, что… Донос. Твой распрекрасный Денисыч написал моим родителям, чтобы в школу пришли. Я отдать не успел. Теперь, наверно, и не отдам. Можно порвать.
– Стой! – воскликнул Веня, выхватывая лист из рук Матвея. – Зачем рвать? Это же доказательство.
– Какое доказательство?
– Для Олега Денисовича.
– Я не собираюсь ему ничего доказывать.
– Завтра ты покажешь ему эту записку. Думаешь, он не узнает свой почерк? А подпись? – Веня потряс листком перед лицом Матвея. – Его подпись подделать нереально, все это знают. Как он объяснит, откуда у тебя письмо, которого он никогда не писал? Причем адресовано оно родителям ученика, который никогда у него не учился? Ему останется только поверить. Понимаешь?
Взгляд Ватрушкина горел вдохновением. Огоньки кухонной люстры отражались в треснутых стеклах очков, и казалось, что лицо Вени светится изнутри. Матвей никогда его не видел таким оживленным и уверенным. Это был какой-то другой Ватрушкин, не тот, которого он каждый день встречал в школе.
– А в разных вероятностях люди отличаются друг от друга? – спросил Матвей. – Ну, к примеру, Денисыч там и Денисыч здесь – они разные? По характеру.
– Думаю, люди везде одинаковые, во всех вероятностях, – сказал Веня, запуская стиральную машину с загруженной в нее курткой.
– Что значит «во всех»? Их что, много? – удивился Матвей.
– Конечно. Сотни, тысячи. А может, и больше.
– Как это?
– Ну… – Веня сосредоточенно потер лоб, задел заклеенную бровь и поморщился. – Вот, смотри. Я представляю это так.
Он принес из комнаты лист бумаги и карандаш. Сдвинул бокалы в сторону, расположился за столом и нарисовал на листе неровный вертикальный овал.
– Это событие.
– Какое?
– Любое. Ну, например, школьная команда играет в футбол.
Ватрушкин криво вписал в овал слово «футбол».
– Событие? Событие. У него будут последствия, ведь чем-то оно должно закончиться. Какие есть варианты?
– Понятно какие: либо проиграют, либо выиграют.
Веня провел в сторону от овала длинную горизонтальную черту, затем, чуть ниже, еще две, параллельно друг другу. Матвей заинтересованно следил за его художествами.
– Здесь они выиграли, здесь проиграли. Вот это и есть вероятности. То есть возможные продолжения события.
– А третья зачем?
– А если ничья? А если матч сорвется из-за дождя или по другой причине? – Веня дорисовал еще две черты. – Вариантов много. Ситуация может повернуться по-разному. И последствия будут тоже разными. Вот здесь, – он показал на верхнюю прямую, – все радуются и получают подарки. Здесь – огорчаются и завидуют победителям. Ну и так далее. Есть теория, что вероятности одинаково реальны. Все варианты события существуют одновременно в разных вероятностях.
– То есть я живу и в других вероятностях тоже?! – ошеломленно воскликнул Матвей.
– Почему нет? Я же живу. Я есть и в твоей реальности, и здесь. И еще где-то.
– Обалдеть!
– Есть мелкие события, как футбольный матч, а есть глобальные, которые меняют дальнейшую жизнь. А раз последствия разные, вероятности могут очень сильно отличаться друг от друга. Так и с тобой. В одной вероятности у твоих родителей дочь, а в другой – сын. Изменения касаются только твоей семьи. Ну, еще тех, кто с вами связан. А остальные живут точно так же. Поэтому и я, и наш класс, и твои соседи – все мы есть в этой вероятности. А о тебе никто ничего не знает, потому что тебя здесь никогда не было. Ясно?
Матвей помолчал, переваривая услышанное. Потом сказал неуверенно:
– Но это все только предположение. Ты сам говоришь, теория. Это же не доказано.
– А ты? – Веня посмотрел на него серьезно. – Разве ты не доказательство?
Теперь Матвей молчал дольше. Кусочки непростого пазла пытались сложиться в его голове. Как можно жить одновременно в разных реальностях? Он ведь не сомневается, что живет только в одной. Про другие вероятности он ничего не знает, значит, его там и нет. Но как же продавщица с пирсингом, Гошкин отец, тетя Валя? Они есть и там, и здесь. Он видел их собственными глазами в обеих вероятностях. Те, которые живут «здесь», ничего не знают о своих двойниках «оттуда». И тоже удивились бы, если бы им об этом сказали. А Ватрушкин? Вернее, Ватрушкины. Их тоже двое, и каждый живет своей жизнью в своем измерении. И считает, что именно его вероятность реальная.
Нет, это за гранью человеческого понимания.
– Так вероятности все-таки параллельные? – задал Матвей давно мучавший его вопрос. – Тогда как они пересеклись? Как я сюда попал?
– Не знаю. Наверно, произошло что-то такое… В общем, их что-то сильно всколыхнуло.
– Как это?
Веня порывисто вскочил, чуть не смахнув со стола бокалы и сахарницу.
– Пойдем.
– Куда?
– Покажу, как это было.
Матвей как загипнотизированный отправился вслед за ним. Веня привел его в комнату Ланы и показал на гитару.
– Видишь струны?
– Естественно, вижу, я же не слепой.
– Представь, что это параллельные реальности. Вот эта и эта, – показал он на соседние струны, – наши с тобой вероятности.
– Ну?
– А теперь смотри!
Веня оттянул мизинцем две крайние струны и резко отпустил. Гитара издала пронзительный звук. Вибрирующие струны на глазах превратились в широкие дрожащие полоски, и уже невозможно было различить, где кончается одна и начинается другая. Струны практически слились в одну.
