– Трупак! – сказал я пробегавшему мимо сержанту. – Трупак же!
Тогда это слово было в ходу. Сейчас за него банят в социальных сетях, и вообще лучше выматериться, чем такое сказать.
– Это не трупак, – укоризненно сказал мне сержант. Остановился, утёр пот со лба, достал сигареты. Видимо, рад был возможности поговорить и передохнуть. – Это лейтёха наш, Серёга Ларичев. Ходил с группой на рекогносцировку. Напали трупаки, ребят порвали… Лейтенант как-то отбился, сам в беспамятстве был. Заразился этой дрянью. Но видишь – переболел, пришёл в себя, вышел к нам. Когда организм могучий и воля к жизни велика – никакая зараза тебя не возьмёт.
– Он трупак, – упрямо сказал я. – Вы не понимаете. Я их видел. От смерти не выздоравливают.
Сержант вздохнул. Повернулся к сидящему на танке серокожему человеку. Крикнул:
– Товарищ лейтенант! Что ж вы кашу пустую едите? Может вам тушёнки притащить?
Лейтенант резко покачал головой. Сказал суховатым безэмоциональным голосом:
– Спасибо, боец. После того, что видел, меня на тушёнку не тянет.
И продолжил есть кашу.
Сержант подмигнул мне. Видимо, отвращение спасшегося лейтенанта к мясу было уже известным фактом.
– Может он и говорит, – сказал я, глядя на лейтенанта. – И мясо не ест. Только это трупак.
Я пошёл к штабу, стараясь держать лейтенанта на танке в поле зрения. Не было у меня доверия к этому «переболевшему». Трупак он и есть трупак, я их нутром чую.
Кваzи-людьми их начали называть только через пару недель. А потом – просто кваzи.
Я был уверен, что Михаил поведёт меня в какой-то центр кваzи по учёту населения. Или в управление здравоохранения – есть же здесь живые люди, значит, есть и больницы, и «скорая помощь». А как ещё искать «красивую женщину, предположительно работавшую на “скорой”»?
Но мы, неспешно прогулявшись по центру – мне показалось, что Михаил пытался отследить шпиков и вёл меня не самым прямым маршрутом, прошли по набережной Фонтанки, перешли через мост Белинского и через полчаса оказались в Басковом переулке, возле жилого дома номер 12.
Обычный старый питерский дом, которому лет полтораста. Ну то есть в Москве он стал бы украшением улицы и все восхищались бы тем, какой он дряхлый и облезший, какие у него разные по форме окна, какой красивый подъезд, простите – парадное, жаль, что решёткой перекрыто и надо входить через дверь для прислуги, радовались бы, что ни коммунисты, ни капиталисты по какой-то удивительной причине дом не снесли.
А в Питере таких домов в три этажа – хоть на завтрак ешь.
– Басков – в честь певца? – блеснул я эрудицией.
– Нет, в честь народа в Испании, – ответил Михаил. – В царское время тут находилось их консульство, пока большевики в угоду дружественному испанскому правительству не разорвали с басками отношения.
Всё-таки у кваzи очень плохо с чувством юмора. Я-то пошутил про Баскова, а он мне в ответ начал историческую лекцию читать.
Мы вошли в подъезд – тут был домофон, но, видимо, в городе кваzи отпала нужда держать подъезды запертыми. Да и впрямь, зачем? Алкоголь они не пьют, сексом практически не занимаются, писают очень редко. Вот и отпали три основные причины, по которым живые люди заходят в чужие подъезды.
Поднявшись на второй этаж (подъезд был на удивление светлый, чистенький, подремонтированный), мы остановились перед одной из квартир. Михаил почему-то проигнорировал кнопку звонка и негромко постучал.
Секунд через десять дверь открылась, и мы увидели хозяина – высокого седовласого старика в безукоризненно выглаженных чёрных брюках и белой рубашке. Я даже скользнул взглядом по ногам, но напрашивающихся лакированных туфель не обнаружил, вместо них были старые шлёпанцы. При виде Михаила старик доброжелательно улыбнулся, но на меня посмотрел строго, изучающе.
Я обратил внимание, что звука отпираемого замка не было. Михаил, как выяснилось, тоже.
– Аристарх Ипатьевич, – с укоризной сказал Бедренец. – Вы опять не закрываете дверь!
– Михаил Иванович! – с достоинством ответил старик. – Не приучен я двери закрывать. Не стоит обо мне беспокоиться.
– Отнюдь не о вас я беспокоюсь, но о ваших соседях, – твёрдо сказал Бедренец. – Здоровье ваше хорошее, однако внезапный сердечный приступ никого не щадит. А что как восстанете и пойдёте по соседям пировать?
– Вы зря подозреваете меня в безрассудстве, – старик поднял тощую руку и продемонстрировал выглядывающий из-под манжеты рубашки (безукоризненно чистой, но уже застиранной, лохматящейся нитками) браслет «мёртвой руки». – Умру – сразу же пойдёт сигнал в органы… – Аристарх Ипатьевич посмотрел на меня и уточнил: – К его коллегам!
– Откуда такой вывод? – восхитился я.
– Я старый диссидент, – с гордостью сообщил старик. – Мне ли не знать вашего брата?
– Стрижка, выправка и характерный взгляд… – пояснил Бедренец. – Мы так и будем стоять на пороге?
– Входите, прошу, – старик сделал шаг в сторону. – Вы сами, Михаил Иванович, набросились на меня с претензиями! Поэтому обвинения в негостеприимстве я отвергаю!
Квартира Аристарха Ипатьевича совершеннейшим образом отвечала моим представлениям о жилище старого питерского интеллигента и диссидента. Была она слегка запущена, перегружена старыми книжными шкафами и поставленными одна на другую книжными полками. Узкий коридор (разумеется, тоже уставленный полками) вёл в единственную комнату, где стояли книжные шкафы, узкая кровать (так и подмывало её назвать койкой) и половинка письменного стола. Да-да, именно половинка – стол был древним и изначально столь огромным, что для этой комнаты оказался велик. Так что стол распилили пополам, доведя до нормального офисного размера и с той стороны, где не было ножек, прикрутили металлическими скобами к книжному шкафу. На столе стоял какой-то древний компьютер со здоровенным системным блоком, я даже затруднился опознать его возраст. Умели же раньше делать технику, не то что сейчас.
При нехватке метража квартира имела великолепную кубатуру, поскольку потолки были высотой метров в пять, как и положено в старом питерском доме. На месте Аристарха Ипатьевича я бы как минимум мезонин тут организовал. Правда пришлось бы куда-то девать огромную хрустальную люстру, свисающую с потолка на цепи.
Люстре было лет полтораста как минимум. Наверное, изначально в ней горели свечи.
– Присаживайтесь! – Старик гостеприимно указал на свою кровать.
Мы с Михаилом чинно сели рядом. Я решил называть ночное пристанище Аристарха Ипатьевича всё-таки койкой, а не кроватью – уж больно твёрдая, будто не матрас, а голые доски.
Сам хозяин сел на единственный стул в комнате, прочный, с высокой прямой спинкой. Вопросительно посмотрел на нас.
