Только убедившись, что восставшие не вырвутся, мы кинулись в ванную комнату.
– Открывайте, это полиция! – крикнул Роман.
Через несколько мгновений дверь открылась. Внутри пряталась девочка лет десяти и мальчик лет пяти. В маленькой ванной комнате было невыносимо душно и жарко от труб горячей воды и полотенцесушителя. Дети провели здесь почти три дня, были обессилены, от жары разделись догола, и Роман молча, с поразившей меня деликатностью, сорвал с крючка банное полотенце, набросил на девочку и лишь потом взял её на руки, бросив мне:
– Мальца бери…
Детям очень повезло, что восставшим не хватило ума дёргать дверь на себя, они лишь скреблись в неё и толкались. Восставшим родителям, на мой взгляд, повезло с детьми ещё больше.
Что заставило Романа рисковать жизнью, но связывать двух оголодавших восставших, я так и не узнал. Было что-то в его жизни, заставившее рисковать собой.
С Романом я после этого работал в паре ещё полгода.
Потом перешёл служить в другое отделение, в центр.
А Роман нашёл-таки себе высокую грудастую блондинку, женился на ней, купил мощный мотоцикл «Хонда» и гонял на нём по Москве, пугая честных граждан рёвом мотора, пока одной осенней ночью не разбился насмерть.
Так разбился, что даже не восстал.
Люди странные, да.
«Лаборатория по изучению проблем Катастрофы» находилась на Васильевском острове, на Галерном проезде. Начался дождь, Игорь молча сосредоточился на дороге.
Неразговорчив был и Михаил. Видимо, разговор в пельменной дался ему тяжело.
Так что ехали молча. Я смотрел в окно и пытался оценить, какие беды предрекала Мария. Почему советовала уехать? Восстанут старые покойники? Вряд ли, пляски скелетов всё-таки для мультиков. Восставшие перестанут слушаться кваzи? Ну… неприятно, но справимся. Михаил не зря за голову хватается, но гибелью человечества это не грозит, мы уже приспособились. Значит, что-то ещё надвигается?
– Надеюсь, по звонку из канцелярии Представителя тебя пропустят… – пробормотал Михаил, глядя перед собой. – Там довольно строго… чужим не доверяют…
Вода по машине текла мутными потоками, дождь усиливался. На улицах горели фонари, такая плотная наползла облачность. Прохожих, велосипедистов и скутеристов, впрочем, всё равно хватало.
Доверие. Вот самое главное, чего нам всем не хватает. Люди не доверяют кваzи, кваzи не доверяют людям. Доверие – производное от правды, а люди не честны друг с другом. Большинство даже не знает, что для возвышения восставшим надо растерзать живого человека и сожрать его мозг. А среди тех, кто знает эту мрачную тайну, почти никто не знает причины, по которой мёртвые восстают. У кваzи, вероятно, то же самое – множество маленьких и больших тайн. Интересно, помнят ли они момент возвышения, точнее – то, что сотворили перед ним, в своём голодном животном беспамятстве? Может быть, помнят как кошмарный сон, который пытаются выдавить из памяти, удалить в бессознательное, как сказал бы Фрейд? Или просто чувствуют, что лучше не вспоминать и не интересоваться, что они делали, будучи восставшими?
Жизнь после смерти, а то и бессмертие – очень заманчивая штука. Конечно, не все готовы платить за неё любую цену, но если можно вообще не интересоваться ценой, то сомневающихся не будет. Поэтому тайна и живёт – лучше не знать, лучше не думать.
А доверие – всего лишь производное от правды…
Люди врали друг другу веками и тысячелетиями. С тех пор, как научились говорить, а может быть и раньше.
Дети врали родителям «я далеко не уходил», а родители врали детям «у нас всё хорошо». И доверяли друг другу, успокоенные, потому что не правда им была нужна, а спокойствие. Жены врали мужьям – «я люблю только тебя», а мужья врали жёнам – «ты у меня единственная» – и, успокоенные, садились ужинать. Царьки врали народу, что заботятся о нём, народ врал царькам, что любит их, и все получали свою порцию фальшивого доверия. Производители врали потребителям, врачи врали больным, писатели врали читателям, полководцы врали солдатам. И все как бы доверяли – но доверия и в помине не было.
Никаких восставших и кваzи нам было не нужно для того, чтобы не говорить правды и не доверять.
Ну так к чему удивляться, что порождения нашей смерти вполне усвоили это умение? Мы так любим повторять, что «кваzи не лгут», хотя понимаем, что под этой правдой скрывается большая ложь. Ведь не сказать лжи – вовсе не значит сказать правду. Опытный разведчик, которого проверяют на детекторе лжи, ускользает из паутины датчиков. «Вы русский шпион? Конечно же нет! (Ведь я на четверть татарин.) Вы прибыли к нам из России? Конечно же нет! (Ведь у меня была пересадка в Германии.) Вы не любите Соединённые Штаты Америки? Конечно же люблю! (Тут замечательная природа.)».
Так и кваzи ускользают от правды, не говоря лжи.
«Ты знаешь, почему мёртвые стали восставать? Нет! (Никто не знает точно, это только теория.) Ты расскажешь как кваzи управляют восставшими? Мне говорили, что это феромоны (Ну да, и такое тоже говорили.)».
Я не могу доверять Михаилу. К сожалению, не могу. Я никогда не буду уверен, сформулировал ли свой вопрос так, что не оставил ему лазейку для лжи.
– О чём ты задумался? – спросил Бедренец.
– Об арифметике и нумерологии, – сказал я. Мы ехали по старым кварталам Васильевского острова, куда-то в сторону порта. К сожалению, это сказывалось на красоте пейзажа – красивый старый Питер исчезал, становился обычным городом.
– Это как?
– О том, что мы с тобой дважды сходились в поединке.
– То есть дрались, – уточнил Бедренец.
– Ну да. Можно сказать и так. Но «в поединке» – торжественнее.
– Да, это случилось при нашем знакомстве, а потом при расставании, – кивнул Бедренец. – А нумерология тут при чём?
– Сакральное число «три», – объяснил я.
– Я понимаю. – Михаил не стал спорить. – Ты имеешь все основания обижаться и не доверять мне. Но поверь, то, что я иногда не рассказываю тебе всего, – это ради твоего же блага. Ты дорог моему старому сердцу, хотя бы потому, что ты – отец Александра.
Я выразительно посмотрел на него.
– Ты первый заговорил патетически, – сказал Михаил, будто оправдываясь.
– Твоё сердце не старое, к вам неприменимо понятие «старость», – сказал я. – И оно не совсем сердце, в нём нет предсердий и желудочков, оно работает по принципу перистальтически-импеллерного насоса, иначе то, что у вас вместо крови, не прокачать. Оно даже не бьётся.
– Оно стучит, – обиделся Михаил.
– Оно не стучит, оно дёргается. Михаил, ты тоже дорог мне. По той же причине – когда-то ты спас Найда. Но не утаивай больше от меня ничего важного!
