…Через полчаса, склонившись с разных сторон над большим, как футбольное мини-поле, столом Лютвица, оба кропотливо перебирали груду бумаг. На Бруно Пройсса и в самом деле неоднократно доносили в гестапо. Чаще всего – женщины с работы, жаловавшиеся на назойливость. Приставал он как-то тоже специфично – не пытался, как большинство мужчин, мимоходом прикоснуться к груди или сжать «филейные части» (Вольфа не пугало слово «задница», но так в своё время выражался его отец). Зато щипал до синяков, а иногда – даже до крови. Клал на стул канцелярские кнопки, словно мальчишка в школе. Двух девушек укусил за щёку, добиваясь поцелуя, причём одной зубами чуть не отгрыз мочку уха. И если мелкие начальники в рейхе, подражая крупным (как Борман и Геббельс), спешили обзавестись многочисленным потомством, Пройсс вовсе не имел детей – хотя женился давно, на дочери бакалейщика из Кемница. Правда, в марте 1943 года в «крипо» поступило заявление о её бесследном исчезновении – бумагу подал безутешный Бруно. Полиция отнеслась к делу флегматично – у рейха тёмные времена, целая армия только что сгинула во льдах Сталинграда, а тут какая-то замужняя бабёнка сбежала к любовнику от простака-супруга. Лютвиц проверил картотеку неопознанных трупов и выяснил: в мае 1943-го в реке Шпрее найдено туловище женщины – без головы, с отрезанными кистями рук. Ни челюстей, ни отпечатков пальцев для опознания. Это дело «висело» в архиве как явное убийство, но без подозреваемых. И Лютвиц, и Комаровский сошлись во мнении – скорее всего, утопленница и есть пропавшая жена Бруно. Вольфа удивляло одно: почему при таком потоке женских жалоб Пройсса ни разу не вызвали на допрос в полицию? Один из документов привлёк внимание – грифами «секретно» и «строго для внутреннего пользования». Лютвиц углубился в изучение, и вскоре его единственный глаз полез на лоб. Следователь Хирш (убитый две недели назад при бомбардировке) составил доклад, который лёг под сукно, – в конце марта 1945 года, когда он пытался дать ход заявлениям сотрудниц Пройсса, руководство «крипо» приказало прекратить расследование. Кто-то исключительно влиятельный, хорошо знакомый с начальством использовал свои связи, намекая, дружески похлопывая по плечу за стаканом трофейного коньяку, в перерыве между затяжками сигар, – ну ты же понимаешь, эти бабы такой народ, парень, может, всего лишь улыбнулся и прикоснулся случайно, а они вообразили себе невесть что. Голодные, озверевшие, озабоченные – мужики-то все на фронтах войны с плутократией и большевизмом. Давай не будем портить жизнь хорошему человеку, он же ночей не спит, всего себя положил на алтарь победы за фюрера и фатерланд. Ладно? Вот и спасибо.
Неведомый покровитель Пройсса занимал высокую должность…
Вольф снова бережно взял в руки скомканный листок, пересматривая фамилии.
ХАЙНЦ ВИНТЕРХАЛЬТЕР.
ДИТЕР ВЕНЦЕЛЬ.
ГАНС ЛАУФЕР.
ИОГАНН БАУЭР.
ГЕЛЬМУТ КЁНИГ.
Лауфер и Бауэр были жирно перечёркнуты красным карандашным грифелем. Комиссар ещё раз прочитал имя и фамилию каждого, шевеля губами. Он потерял Сергея из виду, растворился в мыслях. Поэтому для него стало большим сюрпризом, когда Комаровский внезапно, без предупреждения, с громким шелестом шмякнул на столешницу газету «Панцербэр»
[50] – плохо отпечатанную листовку, которая воняла типографской краской, полноценные издания рейх уже не мог себе позволить. Примерно треть листка занимала фотография человека в коричневом кителе, с вытянутой в партийном приветствии рукой. «Заместитель Роберта Лея, крайсляйтер
[51] Хайнц Винтерхальтер заявляет в интервью: русские разгромлены под Потсдамом, Сталин поссорился с союзниками – американцы движутся к нам на помощь!»
– Вот он… – произнёс Сергей. – Тот самый «высокий» покровитель Пройсса по «Трудфронту». Как тут написано, друг директора «крипо». Дел всего на десять минут, а ты это целый месяц мурыжишь? Не знаю, как в Берлине, но у нас в брянском уголовном розыске ты бы точно долго не продержался.
Лютвиц пошатнулся, медленно опустился на стул – ноги не держали.
– Господи… – прошептал он. – Неужели это и есть сам Дисней?
Дверь внезапно содрогнулась под сильным ударом. Мгновение – и она слетела с петель, с грохотом рухнув посреди кабинета. В проёме появилось клоунское, безумное лицо – белое от известковой пыли, с багровыми кругами вокруг глаз и неестественно красным, вдребезги разбитым ртом. Это был оберштурмфюрер Альберт Рауфф.
Глава 7
Мертвец
(На полтора часа раньше, Тиргартен, 27 апреля 1945 года)
Рауфф сам не верил своим ощущениям. Боги великие, он ЖИВ. Такое только в сказках случается. Альберт оглох на оба уха, и всё окружающее плыло перед ним, как в немом кино. Вот он в окровавленном, изорванном в лохмотья мундире выходит из парка Тиргартен – шатаясь, словно пьяный. Бредёт в колонне беженцев, перемещающихся из захваченных русскими районов на юге города. Впереди расплывается жандарм с бляхой на груди, тот тревожно машет ему – просит отойти к автобусу с красным крестом, но Рауфф вяло отстраняется. Из ушей течёт кровь. Он безоружен (пистолет потерялся в лесу), ранен осколками снаряда, оглушён. Прихрамывает. Остатки светлых волос на голове поседели. Оберштурмфюрер похож на лишившегося разума старика, ковыляющего по Берлину. Таких сейчас сотни, на них мало кто обращает внимание. Рауфф запачкан лесной грязью, белой известковой пылью и жирной копотью, носящейся в воздухе, – кошмар городских пожаров. Кажется, он у станции метро «Штадт Митте». Позади указателя с буквой «U»
[52] застыл обугленный танк «тигр»: пушка погнулась, из люка, скрючившись, торчат чёрные пальцы наподобие мёртвого паука – объятый пламенем танкист пытался выбраться наружу. «Картинка» плывёт в апокалиптичном мареве без единого звука. Альберт счастливчик, без сомнений. Гестаповец, прошитый пулями из шмайссера комиссара Лютвица, случайно закрыл его своим телом – лишь на пару секунд, но этого хватило. Когда начался артналёт (свои или большевики, уже неважно), Рауффа отбросило в сторону взрывной волной, а гестаповца, похоже, разнесло в клочья. Да и чёрт с ним. Главное – он спасён.
Бог есть. Существует. Ура.
Иным, как вмешательством высших сил, вечное спасение Рауффа не объяснить. Десять его одноклассников отправились на Восточный фронт, и единственный, кто таки возвратился, остался без руки, а посреди разговора начинает дрожать: мелко, брызгая слюной, не останавливаясь. Рауффу же досталась отличная должность в тылу, да еще возможность нарастить капитал – на золотых зубах доходяг-заключённых. Отсюда же – головокружительный взлёт карьеры в феврале. Господь с Рауффом. Ангелы охраняют его. Оберштурмфюрер, покачиваясь, начал спускаться в метро по обломкам лестницы. Он сам не знал, зачем и куда идёт. Пару раз Рауфф упал, и никто из солдат и фольксштурмовцев не помог офицеру подняться. Бок о бок с ним женщины толкали вниз детские коляски, но внутри лежали не младенцы, а какое-то непонятное барахло – плащи, патефоны с пластинками, старые ботинки, даже губные гармошки. «Боятся, что растащат, – донеслась до Альберта собственная мысль. – Человек в любом состоянии беспокоится только за своё добро». Зачем им это? Положить с собой в могилу, когда над Берлином станет развиваться красное знамя большевизма?
