Вольф и сам это знал. Они провели две бесплодные ночи в Тиргартене, сидя в засаде, и почти отчаялись – к сегодняшнему утру. Машины с громкоговорителями стали ездить по Берлину на рассвете, в четыре, приказывая всем подразделениям вермахта, СС и фольксштурма прекратить огонь – стартовали переговоры с русскими. Именно тогда Зергиус сказал, что надо срочно, без колебаний, возвращаться в Тиргартен – вряд ли Дисней пропустит возможность беспрепятственно и безопасно поохотиться, когда объявлено перемирие. А уж найти человека среди остатков парка – как нечего делать. И вот перед ним маньяк, за время поимки которого пережито столько приключений. Действительно, ожидал увидеть чудовище, а встретился с учителем начальной школы.
Он вытянул руку с вальтером, целясь Диснею в голову.
– Что вы делаете? – с неподдельным удивлением спросил убийца.
– Ты действительно поступаешь неправильно, – вмешался Комаровский. – На, держи. С первого раза может не получиться, но ты просто хорошо постарайся. Он заслужил.
Вольф Лютвиц, ощутив в ладони плексигласовую рукоятку, отлично понял, что от него хочет русский. По сердцу разлилось тепло. Он придержал Фейербаха за складки на затылке, приподнял голову и одним сильным движением перерезал горло – от уха до уха.
Дисней в ужасе схватился за рану ладонями, тщетно пытаясь её зажать.
Сквозь пальцы мелкими фонтанчиками брызгала кровь. Кристиан не мог осознать: неужели это случилось с ним?! Ему снится. Нет, господи, нет! Он же сейчас умрёт! Так обыденно! Они даже не стали его слушать – взяли и без рассуждений перерезали горло. ЧТО ВООБЩЕ ПРОИСХОДИТ? В голове шоком взорвалась мысль – так вот какие ощущения были у дичи. Он старался встать на ноги, но боль в бедре мешала это сделать. Кристиан упал на бок. Ему страшно захотелось спать, и он осознавал почему. Кровь вытекает, теряются силы. Фейербах попытался закричать: помогите, я отдам все деньги, я богатый человек! Но разрез в горле выталкивал лишь свист и тёмные сгустки крови.
Лютвиц с неподдельным интересом наблюдал происходящее.
Глаза Диснея остекленели. Вокруг головы по зелёной траве растекалась багровая лужа. Мир в глазах Кристиана Фейербаха исчез, расплывшись красным, – он банально умер.
– Ну, вот и всё, – подвёл итог Комаровский. – А теперь сдай нож и оружие. Ты официально с этой минуты пленный. Сейчас пройдём в расположение нашей армии, передам в штаб.
Лютвиц равнодушно отдал ему финку, вытащил из-за пояса вальтер, бросил на землю.
– Я никуда не пойду, – ровным голосом сказал он. – Мне это не нужно.
– Мне плевать, что тебе нужно, – откликнулся Комаровский. – Руки вверх и шагай.
Вольф тягуче вздохнул, пошарил в нагрудном кармане мундира. Затем вытащил медальон на цепочке, открыл его, протянул Сергею. Тот, недоумевая, взял медальон и оцепенел: с чёрно-белой фотографии смотрел он сам – молодой, весёлый… Именно этот серебряный кулон он когда-то подарил жене на годовщину свадьбы. Другая половина улыбалась фотографией Ленки – счастливой и смеющейся.
– Откуда это у тебя?! – простонал Комаровский.
– В сорок втором моя часть стояла в Брянске, – не глядя ему в глаза, ответил Лютвиц. – Мне, как унтерштурмфюреру СС, поручили командовать расстрелом заложников. На краю вырытой ямы выстроили женщин с детьми на руках… Всё, что я помню, каждая закрывала ребёнку ладонью глаза. Меня трясло, но понимаешь, это приказ… Сказал: «Огонь!» – и отвернулся. Когда посмотрел снова, на краю ямы уже никого не было. Как в тумане, подошёл к груде вещей расстрелянных. Рейх очень практичен. Мы забирали одежду, обувь, все ценности, составляли опись, переправляли на склады. Сверху лежал этот медальон. Я взял его и раскрыл. И увидел радостную молодую женщину, любящего мужа. Не приди я в их страну, на их землю, они были бы живы. И, наверное, состарились бы вместе. Ругались бы, не без этого… может, иногда бы даже изменяли… но очень любили бы друг друга и растили замечательного сына. Но всё перечеркнул я своими словами: «Огонь!» Конца вечера не запомнил, сильно напился. И пил всю неделю. А потом мы попали в засаду партизан, меня тяжело ранили. Когда очнулся в госпитале, мне с остальными вещами отдали этот медальон… Оказалось, я так и ушёл, сжимая его в руке. С того момента у меня не набралось сил выбросить безделушку. Я понимал, что сотворил ужасное. Три месяца назад бомба убила моих детей. Наверное, Бог существует… воздалось мне по делам моим.
Комаровский слушал Лютвица с абсолютно белым, как мел, лицом. Пуля Фейербаха, единственная, какую тот успел выпустить, попала ему в бок – участок тела, не закрытый пластинами бронежилета. По коже обильно струилась кровь, сил оставалось всё меньше. В голове мутилось, волной нарастала слепящая ярость.
– Ты врёшь, – глухо сказал он. – Так не бывает. Ты придумал это, чтобы в плен не идти. Скажи честно, Волк. Ты ведь не из этих блядей? Ты сейчас специально… Скажи, правда?
Лютвиц опустился на колени, смотря снизу вверх – в лицо Комаровскому.
– Нет, Зергиус… я хорошо разглядел тебя. Удивительно, как сразу не догадался при встрече. Убедился, когда ты кровь Пройсса с себя смывал – стоял в профиль. Словно кусок льда проглотил. Молчал, потому что понимал – ты меня тут же убьёшь и мы не поймаем Диснея. А теперь всё кончено. Задай себе вопрос: откуда у меня медальон? Я виновен в гибели твоей жены и ребёнка. Я – их убийца.
Комаровский с трудом нагнулся, поднял с земли вальтер Лютвица.
Размахнувшись, ударил комиссара рукоятью в скулу. Вольф не стал вытирать кровь.
– Давай же, – спокойно сказал он. – Бронежилет я снял, так что не волнуйся. Я буду платить за то, что мы сделали с вашим народом. Как и остальные немцы. Я, интеллигент с хорошим образованием, убил твою жену и ребёнка, Зергиус. И хочу…
Комаровский выстрелил ему в сердце. Изо рта Лютвица выплеснулся фонтанчик крови. Сергей нажал на спусковой крючок вторично, и пуля попала в глаз под чёрной повязкой. Гауптштурмфюрер обвалился молча, кулем, замер рядом с трупом Диснея. Не подходя к убитому, Комаровский двинулся назад – к зарослям кустарника, где они оставили Оксану. Девушка смотрела на него с ужасом, её трясло мелкой дрожью.
– Зачем вы убили немца? – спросила она.
– Была бы возможность – ещё раз убил бы, – устало сказал Сергей. – Помоги мне переодеться, – он достал вещмешок. – Не хочу к нашим выходить в этой собачьей форме.
…Оксана, разумеется, сразу увидела и рану, и измазанную кровью грудь (в иссиня-чёрных кровоподтёках, аж нет живого места), но промолчала. Комаровский с ненавистью разрезал эсэсовский мундир, отбросил лохмотья и кое-как, со стоном, надел красноармейскую гимнастёрку – по ней тотчас же разошлись тёмные пятна. Оксана безмолвно подставила плечо, он обнял её – и они медленно (Комаровского сильно шатало, он с трудом держался на ногах) пошли в сторону советских позиций. В правой руке Сергея качался на цепочке раскрытый медальон, и девушка увидела на фото женское лицо.
– Жена ваша?
– Да. Нет её больше, девочка. Фашисты расстреляли, вместе с сыном.
