Его первым побуждением, инстинктивно катастрофическим, было признаться Жилю де Конвино, что проект орудия — полная бессмыслица, но, поразмыслив минуту о настроении инквизиции, которой однажды в жертве было отказано, Креспен решил быть более осторожным. Он пришел к единственно правильному выводу: любой исход будет более благоприятен, чем его возвращение в Авиньон. Он должен последовать за рыцарем в лагерь и по прибытии туда приложить все усилия к проектированию и строительству механизма, соответствующего представлению короля о спасении Франции.
Креспен то и дело хмурил брови от софизмов Кнутсена, но сейчас все рассеялось в его улыбке подлинного удовольствия.
— Все верно, — сказал он, стряхивая сладостное томление самодовольства, — но пока достаточно. Закончим это восхитительное жизнеописание в другой раз. Теперь же, Дэниел, во-первых, ты выудишь у Евдоксии Магдалины Би-Иисус притчу, а во-вторых, убедишься, что и это озеро, и этот ландшафт будут чисты от всякой мерзости после Берсилаковых упражнений с топором. Наступает важное время, Дэниел. Иди и исполняй свою роль. — Креспен собрался уходить, встал и водрузил себе на плечо рыбные снасти. Туд в свою очередь устало склонился, подбирая веревку от саней.
Креспен совсем уже было исчез в пене, но на секунду замешкался:
— Так нужна тебе рыба или нет?
— Нет.
— Зряшная потрата, — и с недовольным фырканьем Креспен высыпал содержимое корзины в озеро.
Сомы очнулись почти мгновенно, замерев только для того, чтобы пронзить мстительным взглядом своего мучителя и ускользнуть в парящую воду. Один масляно скользнул сквозь пену у Дэниелова бедра, и Дэниел вытащил из ванны пробку.
7
О сне в эту ночь не могло быть и речи, столь ошеломляющий выбор стоял перед Дэниелом. Подчиниться указаниям Креспена — воображаемого обитателя фантастического ландшафта — и наладить диалог со старухой, чье существование было довольно сомнительным, чтобы затем, объединив их, попытаться разрешить сюрреалистическую загадку об истинном смысле Христа, значило сделать свое участие в осязаемом мире весьма проблематичным. С другой стороны, отрицать могучее присутствие Креспена, Туда Кнутсена и Зеленого Рыцаря, а теперь еще и некой Евдоксии было равносильно отказу от той самой дружбы, что делала выносимым существование его и ему подобных, для которых жизнь в мечтах была предметом желания, а не порицания.
Кроме того, Креспен и Евдоксия неплохо разбирались в физике и иных науках, совершенно непостижимых для Дэниела, а это означало, что нечто вдохновляло его вести ученые речи о сферах, далеко выходящих за пределы его ограниченного опыта. Хотя Дэниел и не думал сравнивать себя с апостолами, свидетельствовавшими силой Духа Святого, он не мог не задаться вопросом, не является ли призрачная артель Священного озера и соборная старуха творением божественного драматурга, которому, дабы проникнуть в XX век, пришлось остановить свой выбор на преподавателе староанглийского языка из провинциального австралийского университета. Что, по крайней мере, свидетельствовало о наличии у этого драматурга чувства юмора.
Такое вот единственное утешение отыскал Дэниел к тому времени, когда его занавески посветлели и отрывистые звуки пробуждающихся жителей изгнали с улиц недолгую тишину рассвета.
«Либераче дает жару „Роллинг Стоунз“» — последний контрабандный диск Сеймура Рильке, название которого тактично суммировало жуткую версию «Эй, ты! Катись с моего облака!», что пробивалась теперь в сознание Дэниела. Песня довела его до ванной комнаты, сопроводила зубочистные экзерсисы и затихла только после того, как Дэниел вышел в коридор, где мистер Рильке уже взял с верхней ступеньки бутылку молока и возвращался к себе.
— Доброе утро, Дэниел.
— Привет, Сеймур.
Несмотря на ранний час, прическа и очертание усов Сеймура были геометрически безупречными и блестели от утренней ароматической помады. Он нахохлился в сторону двери.
— Кто бы мог подумать, что Либераче когда-то подденет «Роллинг Стоунз»?
«Только сумасшедший», — мелькнула мысль, но Дэниел оставил ее при себе.
— Действительно, Сеймур, кто бы подумал… — Он почувствовал вдруг такое утомление, такую усталость от жизни, что даже мистер Рильке это заметил и немедленно ухватился за возможность обсудить самочувствие Дэниела.
— Мешки под глазами, — пропел он. — Мешки под глазами, Дэниел.
— Я знаю, Сеймур. Плохо сегодня спал.
— Какие-то проблемы? — Геометрия физиономии Сеймура Рильке быстро сложилась в выражение предвкушающего ожидания.
Дэниел собирался объяснить происхождение мешков под глазами какой-нибудь банальной причиной, как вдруг беспомощно услышал свой ответ:
— Никак не мог заснуть, размышлял о траектории движения света — прямая это или кривая.
Изумительная челюсть Сеймура Рильке широко распахнулась. Какая сверхъестественная удача! Не просто завязка беседы, а настоящая к ней прелюдия! Добровольное приглашение к кводлибетической
[51] оргии интенсивного диалога с сочным выводом. Более того, она касалась единственной, не считая Либераче, страсти Сеймура — геометрии. Не он ли только что провел целый утренний час перед зеркалом, празднуя день рождения Эвклида сокращением длины своих бакенбардов на величину, кратную расстоянию между зрачками. Необходимо воспользоваться моментом, а то Дэниел выглядит так, будто собирается заснуть.
— Запутаннейшая загадочность, Дэниел! — Сеймур уставился в потолок коридора, поглаживая свои блестящие усы указательным, средним и безымянным пальцами левой руки. — Смею ли я начать с замечания, что движение света по прямой ничуть не вероятнее, чем его движение по кривой? А то и менее вероятно, ибо творение не выказывает качества прямоты. Совершенная прямая, Дэниел, природе неизвестна.
Дэниел чрезвычайно удивился ответу Сеймура Рильке, но не из-за его содержания, за которым он не следил, а из-за внезапно просветлевшего лица повара-кондитера и его немедленного приятия этой темы для случайного утреннего разговора двух мужчин в халатах с бутылкой молока в руке у каждого. Сеймур осторожно поставил свою на пол, Дэниел проделал то же самое. Невзирая на усталость, любой человек, готовый обдумывать, а тем более объяснять идеи, обсуждаемые у Священного озера и в соборе, заслуживал всемерного внимания. Со своей стороны Сеймур Рильке настолько привык к односторонним беседам, что был счастлив завладеть темой и высказать свои соображения.
— Главная сложность, Дэниел, — в определении «прямой». Истинный стандарт, с которым мы можем соотнести объект, путь или грань и объявить их прямыми, отсутствует. А без такого стандарта мы остаемся с бессильной абстракцией прямой как кратчайшего расстояния между двумя точками — но где доказательство этого? Необходимо измерить всевозможные расстояния между этими двумя точками и выбрать одно, кажущееся наиболее прямым. Но что мы используем для измерения? Линейку с прямым краем, в существовании которого этот эксперимент призывает усомниться! Невозможно доказать что-либо, если в процесс доказательства вовлечено то, что требуется доказать!
