Янка с Симоном вроде были в порядке – ну так они и моложе; обычно об этом не вспоминаешь, но иногда разница дает себя знать. Предложили пойти выпить по пиву, но Ганс отказался, зная себя: алкоголь никогда не менял его настроение, только усиливал исходное, поэтому нет, спасибо, потом, не сейчас. Сразу пошел к реке, благо идти было недолго, вниз с холма максимум четверть часа.
Сел на лавку, полной грудью вдохнул теплый вечерний воздух, чувствуя, как его начало отпускать; впрочем, было бы от чего «отпускать», ничего не случилось, наоборот, хорошо поиграли, а что внутренний маятник потом резко качнулся в другую сторону – обычное дело, не привыкать.
Очень любил такие штуки: только что у тебя в душе бушевал ад, а теперь сидишь дурак дураком, осознав, что все свое горькое горюшко из пальца высосал. Хорошо же тебе на свете живется, если обычный перепад настроения после удачной репетиции – сразу «ад».
Но уходить не спешил, конечно. Сидеть у реки – все равно, что пить пиво, только без пива. В смысле если тебе слегка захорошело, это не повод немедленно останавливаться. Наоборот, стоит добавить еще.
Сидел у реки, смотрел на текущую воду, в которой отражались разноцветные огни, украшавшие здания Центрального Универмага, соседнего с ним отеля и казино. Сама по себе эта подсветка – ничего выдающегося, аляповатое зрелище, зато от воды глаз отвести невозможно, глядел бы и глядел на этот текущий и одновременно остающийся на месте, переливающийся всеми цветами жидкий яркий мокрый огонь.
Сидел, смотрел, рассеянно улыбался, вспоминал, как отлично сегодня играли, думал: как же мне повезло с Симоном и Янкой, мало кому удается начать новую жизнь в почти пятьдесят. Думал: да в общем и с самим собой мне вполне повезло. В юности иногда жуть брала: неужели я повзрослею и стану скучным, ни на что не годным хмырем? Почти невозможно поверить, но все вокруг примерно такие, вдруг и я сам не замечу, как превращусь?
Ну вот, получается, не превратился. На самом деле Лорке за это спасибо, рядом с ней скучным хмырем захочешь – не станешь, просто технически невозможно. Все равно что каждый день лежать на пляже под солнцем и каким-то чудом не загореть.
Вдруг подумал: а ведь небось и Янку с Симоном она мне послала. Ну а что, попала на небеса, познакомилась с нужными ангелами, очаровала, это ей запросто – ангел ты или нет, а против Лоркиного обаяния не устоишь – и как-то уговорила переписать мою судьбу, пристроить к хорошему делу, чтобы не превратился с горя в такую бессмысленную развалину, которую потом не то что в рай, а даже в ад побрезгуют взять.
Точно она все устроила, – думал Ганс. – Всегда переживала, что с музыкой у меня не ладится, не срастается, все наперебой хвалят и зовут на халтуры, но поиграть всерьез, по-настоящему, так, чтобы дух захватывало, ну вот как было сегодня – никак, просто не с кем. Только после Лоркиной смерти все начало складываться, медленно, постепенно, как бы само собой.
Так расчувствовался, что чуть было не стал восклицать: «Cпасибо», – вслух, задрав голову к небесам. Но прикусил язык, потому что мимо как раз шли какие-то двое, судя по тому, как восторженно что-то орали, размахивая руками, мальчишек, а что здоровенные, выше его самого на голову, так здесь таких много, не зря же Литва – баскетбольная страна.
Мальчишкам, конечно, не было дела до Ганса, прошли мимо, растворились в темноте, а он остался. Вслух говорить ничего не стал, но раз сто, наверное, подумал: «Спасибо», – в расчете, что ангелам достаточно человеческих мыслей. А Лорке, если сама не услышит, кто-нибудь из них обязательно передаст.
Словно бы в ответ на противоположном берегу, не над универмагом, а где-то далеко справа загорелись огни, настолько невыносимого холодного яркого синего цвета, такие убийственно мощные, что ничем, кроме привета от ангелов, быть не могли. Хотя, конечно, понятно, что просто какая-нибудь наружная реклама. Раньше ее там вроде не было, но на то и рекламщики, чтобы ежедневно подгонять горожанам новые интересные зрелища за счет богатых клиентов. Подумал, невольно улыбнувшись: был бы я заказчиком, я бы их за такую рекламу своими руками убил.
Я
Ночи в июне коротки и так прозрачны, что их и ночами-то считать вряд ли можно, просто очень длинные вечера. Из-за этого друг мой Нёхиси не любит лето: для ощущения полноты бытия ему нужна темнота. Очень много густой зимней тьмы, чем больше, тем лучше, всю возьмет и еще попросит, у него отличный аппетит.
Я тоже люблю долгие темные ночи, особенно некоторые ноябрьские, когда из тайных, невидимых глазу прорех между реальностями в город пробирается нечаянный подарок от наших ближайших соседей, ласковый поземный туман. А все-таки лето есть лето, оно исполнено бесхитростных чувственных наслаждений, до которых я жаден, как будто всю жизнь голодал. Летом можно ходить босиком по свежей колючей траве, пить ледяной лимонад, как живую воду, неподвижно лежать на солнце, кожей вдыхая его ослепительный свет, гоняться по улицам за собственной тенью, сбрендившей от жары, становиться веселой струей каждого встреченного фонтана и разлетаться – в том числе, себе же за шиворот – тысячами мелких брызг. Летом город заполняют туристы, ходят вприпрыжку, смотрят по сторонам ошалевшими влюбленными глазами, а по ночам вытаскивают из рюкзаков свои чужеземные сновидения и щедро делятся ими со всеми желающими, только карманы и головы подставляй. Даже обыкновенный кофе, смешанный с газировкой и льдом, летом становится так прельстительно хорош, что иногда я сижу с запотевшим стаканом сразу в четырех кофейнях одновременно – просто от растерянности, потому что выбрать что-то одно так и не смог.
Неудивительно, что все эти простые летние радости так много для меня значат: они – полновесный антоним небытия, о котором всякое человеческое тело знает куда больше, чем готово вместить, но вмещает, куда деваться. И не забывает об этом ни на секунду, вообще никогда, кроме таких вот упоительных летних мгновений, гораздо больше похожих на бессмертие, чем оно само.
Словом, я очень люблю лето, а Нёхиси только терпит его ради меня, держит себя в руках, не призывает на головы разнеженных горожан и бодрых туристов зимние вьюги с метелями, хотя ему это – раз плюнуть. Гораздо проще почти нечаянно сделать, чем сдерживаться и ничего не предпринимать.
Вот и сейчас он смотрит на небо с такой подозрительно мечтательной улыбкой, словно уже прикидывает, какого размера в диаметре должен быть идеальный – то есть достаточно ошеломительный для людей, но вполне безопасный для городских клумб и неприрученных диких растений, с беспечностью беспризорников лезущих к солнцу из всех щелей – ледяной град, который можно обрушить на город буквально в любое мгновение, да хоть прямо сейчас. И ему, между прочим, ничего за это не будет, даже если подмешает к ледышкам драгоценный янтарь и мелких рыбок-уклеек
[10], потому что на погоду, в сущности, всем плевать. Разве что я примусь скандалить, но, боюсь, недостаточно убедительно, поскольку в глубине души суеверно считаю, что Нёхиси всегда прав.
