– Радиус поражения, значит, увеличиваешь, – невозмутимо кивает Стефан. – Ясно. Ладно. По-своему ты прав. А может, не только по-своему. Знаешь что? Продолжайте в том же духе.
– Мы и так собирались.
– Да уж догадываюсь, – ухмыляется он. – Ты меня неправильно понял. Это было не разрешение, а просьба. Пожалуйста, продолжайте.
– Ого. А тебе-то зачем это надо?
– Ну так конкиста же, – передразнивает меня Стефан. – Экспансия. Захапать побольше, и гори все огнем. Не один ты такой жадный. У меня в этом деле свой интерес.
Тони Куртейн
– Ты что вообще творишь, Тони Куртейн? Что происходит? – спрашивает Ханна-Лора, поправляя сползшие на кончик носа круглые очки с маленькими разноцветными совами в тех местах, где дужки соединяются с оправой, ярко-лиловой, как сердце речного дракона; Тони никогда не видел ни самого речного дракона, ни, тем более, его сердца, но так говорят.
Тони неопределенно пожимает плечами – дескать, ну елки, ну ты, мать, спросила. А то сама не знаешь, что я творю. Нечто непостижимое и неопределенное, проще еще двести раз сделать, чем рассказать словами, мне по должности такое творить положено, скажешь, нет?
– Маяк стал гораздо ярче, – говорит Ханна-Лора. – Ребята говорят, если смотреть с Другой Стороны, совершенно невыносимо сияет. И люди его видят. Я имею в виду, не только наши, а тамошние. Уроженцы Другой Стороны. Не все подряд, слава богу, до этого не дошло, но тех, кто видит свет маяка, там стало гораздо больше.
Тони снова пожимает плечами и отвечает, не позволяя утвердительной интонации превратиться в вопросительную:
– Но это же хорошо.
– Неплохо, – соглашается Ханна-Лора. – Хотя, как по мне, и так грех было жаловаться. При тебе маяк всегда достаточно ярко светил. Такого Смотрителя у нас до сих пор не было. Всем заплутавшим, очень с тобой повезло.
– Ну, положим, не всем. Тем, кто уехал из приграничного города, чужое везение пока до лампочки, ничего им не светит; даже не знаю, какой из смыслов этого выражения хуже, переносный или прямой. Вот я и стараюсь это исправить. Делаю, что могу. Вернее, мы оба делаем. Я и мой – язык не поворачивается говорить «второй Смотритель», как принято. Если судить по заслугам, первый у нас сейчас он.
– Смешной ты, – улыбается Ханна-Лора. – Это же не про какую-то особую иерархию. Просто выражение для удобства. «Первый» – тот, кто о себе говорит, «второй» – тот, о ком говорят, вот и все.
Тони Куртейн в очередной раз пожимает плечами. Такой уж, надо полагать, сегодня выдался день, благоприятный для несложных физических упражнений, развивающих мышцы плечевого пояса. Например.
– Может, и смешной. Но все равно раньше в глубине души был уверен, что из нас двоих я главный. Потому что я – на Этой Стороне, на самом маяке. И знаю, что делаю. И при этом знаю, что делает он. И управляю его желаниями и даже отчасти поступками. Наверное, все Смотрители маяка поначалу наивно думают, будто сами управляют обеими сторонами. Притом что, если по-честному, даже собой – только в отдельные, особо удачные моменты. К счастью, с возрастом этих моментов становится все больше и больше, если правильно организовать учебный процесс, который принято называть человеческой жизнью… Ладно, извини, я отвлекся. На самом деле только и хотел сказать, что мне чертовски повезло с напарником, как никому никогда до меня не везло. Я – просто довольно хороший, опытный Смотритель маяка, делаю, что положено. А вот он действительно крут.
– Это правда, – соглашается Ханна-Лора. – Но и ты тоже делаешь, скажем так, несколько больше, чем положено.
– Да ни черта я пока толком не делаю. Только очень сильно хочу сделать больше – не просто, чем положено, а чем в принципе возможно. Это желание, конечно, отлично работает, я и сам понимаю. Но сама знаешь, тут тоже нет никакой особой заслуги. Я не могу не хотеть.
– Знаю, – говорит Ханна-Лора. – Конечно я знаю, что ты не можешь. И догадываюсь, почему свет нашего маяка все чаще сияет над удаленными от границы, горькими, темными для нас городами Другой Стороны. И, положа руку на сердце, не понимаю, как тебе это удается. Вернее, вам.
– Сила отчаяния иногда творит чудеса. Мой друг… то есть, друг моего двойника – как же все перепуталось! – любит говорить, что отчаяние – лучшее в мире топливо, если научиться правильно его готовить, вернее, заливать в правильный бензобак. Вот и я много лет жил, твердо зная, что уже ничего не исправить – Эдо пересек черту пограничного города, теперь Другая Сторона его никогда не отдаст – и так отчаянно не хотел с этим смириться, что в конце концов получилось… Сама видишь, что получилось. Я до сих пор не верю, что Эдо однажды увидит свет маяка и вернется домой, для этого нужно столько счастливых совпадений, сколько и в сказках-то не бывает. Но наш маяк светит все ярче и ярче. И его синий свет иногда озаряет далекие города. И это лучше, чем совсем ни черта.
– А его желтый свет иногда озаряет чужие далекие сны, – говорит Ханна-Лора. – И тоже горит гораздо ярче, чем прежде, соблазняя мнимой близостью дома, угрожая полным забвением, вот в чем беда.
Тони Куртейн отворачивается к окну, за которым сейчас ничего особо интересного не происходит, только закатное небо отражается в темной речной воде, наглая ворона-блондинка сидит на крыше припаркованного на тротуаре серебристого автомобиля с таким хозяйским видом, будто только что оформила покупку, небольшая, но шумная компания нарядных старушек в расклешенных атласных штанах бодрым шагом чешет в направлении «Злого злодея», а на набережной танцуют, обнявшись, по трое студенты Политехнического Университета, они всегда собираются здесь по вторничным вечерам.
– Тут ничего не поделаешь, – наконец отвечает он. – Всякая палка о двух концах. Но если воля и намерение Смотрителя маяка хоть чего-нибудь стоят, желтый свет давно должен был превратиться из соблазнительного в отталкивающий, пугающий, настоящий ночной кошмар, от которого просыпаются в холодном поту прежде, чем успевают в него окунуться. Надеюсь, так и есть. Жаль, конечно, что проверить нельзя.
– Как раз можно! – оживляется Ханна-Лора. – Я расспрошу коллег из Граничной полиции Другой Стороны. О чем, о чем, а о ночных кошмарах своих сограждан они знают немного больше, чем просто все.
– А ведь да, – удивленно говорит Тони. – Теперь даже как-то странно, что мне самому в голову не пришло.
Эва
С утра настроение было не очень – без каких-то особых причин, просто так. Бывают такие дни, когда все валится из рук, дела не складываются – не фатально, по мелочам, зато почти сразу все, голова не то что болит, но весит как минимум килограммов десять, окружающие огрызаются на нейтральные реплики, при этом на работе присутственный день, два совещания, три встречи с клиентами, одна за другой, так что дома за компьютером не отсидишься. И в итоге даже как-то разруливаешь все, но радости по этому поводу не испытываешь, наоборот, чувствуешь себя полной дурой – столько сил угрохала на бессмысленную ерунду. Ощущение, ясное дело, субъективное, но, положа руку на сердце, кроме субъективных ощущений у человека вообще ничего нет.
