О господи. Ничего себе у меня получилось «потом».
– С тобой все в порядке? – спросила Кара, причем действительно Небесная, так ее называли студенты в ту пору, когда Кара преподавала в университете курс истории Другой Стороны, куда, по слухам, чуть ли не с детства ходила, как к себе домой и всегда возвращалась сама, без помощи маяка, как умеют только самые опытные контрабандисты. И образование на Другой Стороне получила – единственная из всех университетских профессоров была с тамошним, а не обычным нашим дипломом. И, если верить сплетникам, даже вышла на Другой Стороне замуж за местного, но быстро с ним развелась.
Словом, Кара была знаменитость, практически городская легенда, суперзвезда. Люцина ее обожала, старшеклассницей ходила на ее лекции, как подружки на рок-концерты, пробиралась тайком, выдавая себя за студентку, садилась где-нибудь в задних рядах аудитории и слушала, открыв рот. Иногда ей удавалось после окончания лекции стащить со стола карандаш, оставленный Карой, или подобрать в углу скомканный, исписанный бисерным почерком, исчерканный лист конспекта; к этой добыче Люцина относилась как к реликвиям, хранила в специальной шкатулке; где она, кстати? Скорее всего, у мамы, перед уходом самые ценные вещи ей на хранение отвезла.
Люцина мечтала, что поступит в университет и будет учиться у Кары по-настоящему, но не успела: к тому времени, как Люцина закончила школу, Кара как раз перешла на службу в Граничную Полицию, стала заместительницей новой начальницы по связям с Другой Стороной.
Так что, в общем, неудивительно, что Люцина сперва подумала: «Кара, матерь божья, я стою рядом с Карой, и она со мной говорит!» – и только потом осознала, что вообще происходит. Что она вот прямо сейчас вернулась домой с Другой Стороны. Столько лет прожила там, не вспоминая о доме, в полной уверенности, что все это – и есть ее настоящая, единственная жизнь, а теперь – ррраз! – и словно проснулась. Или не «словно», а на самом деле проснулась? Говорят, в старые времена люди верили, будто Другая Сторона и есть просто сон. Судя по ее теперешним ощущениям, не так уж они ошибались.
– Я в порядке, – наконец сказала Люцина. – Спасибо, что вы сами за мной пришли, это большая честь. Но разве срок моего контракта уже закончился? Мне сейчас кажется, что прошло только четырнадцать с небольшим лет. Или это у меня с памятью?..
– Да все отлично с твоей памятью. Ты вообще замечательно держишься. Все бы так. А то, представляешь, чуть ли не каждый второй в обморок падает. Я, конечно, всем сердцем сочувствую, но хоть убей, не понимаю, с чего бы тут падать? Тоже мне великое потрясение – вернулся человек домой…
– А почему меня так быстро вернули? – спохватилась Люцина. – Я что-то сделала не так? Плохо тосковала? Совсем не вспоминала о доме? Я и правда не помнила вообще ничего, как отрезало! Теперь, задним числом, даже не верится, но было именно так. И не тосковала, только скучала. Там, на Другой Стороне, многие скучно живут, и я сама не заметила, как втянулась. Видимо я – компанейский человек.
– Скука вполне годится, – утешила ее Кара. – Ты вообще молодец. Просто мы сейчас всех с Другой Стороны уводим, не дожидаясь окончания контракта. Концепция внезапно сменилась. Я от этого, честно говоря, не в восторге, но ладно, начальству видней.
Услышать от самой Кары: «Ты молодец», – это, конечно, было круче всего на свете. На такую награду Люцина совершенно не рассчитывала. Ни за что не поверила бы, если бы ей кто-то подобное предсказал.
– Тебе теперь полагается почетная пенсия до конца жизни, как всем бывшим Мостам, – заметила Кара. – Но если заскучаешь без дела, имей в виду, я буду рада взять тебя в свой отдел. Мне очень нужны уравновешенные, стойкие люди, особенно с уже готовой, сложившейся биографией на Другой Стороне.
– А вот сейчас я вполне могу упасть в обморок, – честно сказала Люцина. – Слышала, что от счастья с людьми такое иногда случается, и теперь представляю, как. Я же именно ради этого и завербовалась в Мосты! Чтобы потом, когда вернусь домой и буду считаться великим героем, попроситься в ваш отдел. С первого курса об этом мечтала – ну, то есть с тех пор, как вы из университета в Граничную Полицию ушли. Но раньше проситься было бессмысленно: я никогда не умела сама проходить на Другую Сторону, даже в раннем детстве ни разу туда не проваливалась, родители нарадоваться не могли… Но говорят, того, кто уже побывал Мостом, легко научить: тело чувствует себя там как дома; просто обычно бывшие Мосты ни за какие коврижки не соглашаются возвращаться. А я соглашусь. Другая Сторона мне не то чтобы очень понравилась, но ничего особо ужасного, такого, чтобы ее бояться и ненавидеть, там, по-моему нет.
– Научить и правда будет несложно, – подтвердила Кара. – Только на первых порах всюду за ручку водить придется, чтобы не потерялась. Но через это все поначалу проходят, нормальный этап.
Я
Стефан любит подкрадываться незаметно. Как трындец.
То есть он, конечно, и по-человечески может объявиться, самым обычным образом, предварительно постучав в бубен или прислав смс. И даже регулярно так делает, но любит – вот как сейчас, внезапно подкрасться, выбрав момент, когда я сижу в кофейне, в кои-то веки откровенно наслаждаясь своей человеческой сутью, которая, надо отдать ей должное, изрядно обостряет удовольствие от ледяного кофе: блаженство не может быть полным без предварительных страданий от летней жары. А за любыми страданиями – это как раз к человеческой сути, остальным не дано.
В общем, я, как следует настрадавшись от бодрой прогулки по адскому пеклу, сижу в тени, укрытый зеленым тентом кофейни, пью ледяной эспрессо и закусываю его колотым льдом, полный стакан которого мне достался в качестве комплимента от заведения, за красивые глаза; то есть, если называть вещи своими именами, за умение неназойливо, но убедительно агонизировать на виду у бариста – обычно этот номер отлично срабатывает, я получаю дополнительный лед, и грызу его с удовольствием пятилетнего хулигана, только что отломавшего от соседского подоконника первую в своей жизни сосульку, поочередно прикладываю стакан к разгоряченным щекам и попутно глазею на окружающих девушек в настолько коротких шортах, что результат выглядит даже прельстительней, чем если бы они просто бегали голышом.
Именно такие лирические моменты Стефан обычно и выбирает, чтобы подкрасться ко мне незаметно, как и положено всякому настоящему трындецу. Только что никого рядом не было, а за спиной так и вовсе стена; не мне бы, конечно, полагаться на незыблемость стен, но ощущение есть ощущение, а оно явственно свидетельствует, что стена там есть, твердая и надежная. И когда мне на плечо ложится рука, тяжелая, как грехи трех дюжин человечеств, а затылок щекочет знакомый шепот: «Привет», – я поневоле вздрагиваю.
Стефан страшно доволен: партия еще, можно сказать, не началась, а счет уже в его пользу, один – ноль.
– О тебе стало трудно думать, – говорит он, усаживаясь напротив.
– А зачем обо мне думать? Вот он я.
– Сейчас – да. Но это не всегда так.
– Сам же первым взвоешь, если я буду рядом всегда.
