– Извините, – поспешно сказал незнакомец. – Свинство с моей стороны вам сейчас мешать. Но уйти, ничего не объяснив, было бы еще худшим свинством. Потому что вы же, наверное, думаете, будто чудом встретились с покойной женой, а теперь снова ее потеряли. А вы не потеряли – в том смысле, что терять было некого. Вас сюда привел я.
– Что? – переспросил Ганс. И повторил: – Что?!
Вернее, он только хотел спросить, а на самом деле просто беззвучно открыл рот. Не смог выговорить ни слова. Голоса почему-то не было. И мыслей не было. Да и чувств тоже почти не осталось – ничего, кроме горя и изумления, таких огромных, всепоглощающих, что все остальное просто не помещалось в него.
– Я не нарочно, – сказал незнакомец. – То есть я не нарочно прикинулся вашей женой, чтобы вас помучить. Просто надо было вас увести, пока не исчезли, любой ценой. Это только поначалу кажется, будто исчезнуть приятно. На самом деле, вам бы совсем не понравилось превратиться в жалкую, беспамятную, голодную тень и бесславно погибнуть от рук тамошних полицейских, которые, при всех их несомненных достоинствах, на этой стадии исчезновения уже не умеют спасать. И вообще никто не умеет, не только они. В общем, надо было срочно уводить вас с пляжа, где вам было так хорошо, что хрен бы вы меня послушались, а времени оставалось в обрез. На такие случаи у меня есть один прием – довольно жестокий, зато безотказный: человек видит на моем месте того, кого любит больше всего на свете, больше жизни, больше себя самого. Вот и вы увидели, кого надо. И пошли за мной. И вернулись назад. И правильно сделали. В этом городе нет моря, но жить здесь все равно хорошо. Вы живы, вы снова есть, даже саксофон не посеяли, будет на чем играть – все это в сумме просто отлично, хотя вам понадобится время, чтобы по достоинству оценить этот факт. Сейчас-то вам – хуже некуда, это я понимаю… Хотите выпить?
Ганс отрицательно помотал головой. Сказал, вернее, подумал, беззвучно шлепая губами, как глупая рыба: «Мне бы сейчас сигарету», – и тут же ее получил. Без фильтра, со сладковатой бумагой и такую невообразимо крепкую, что лучше бы не просил.
От сигареты ему здорово полегчало – в том смысле, что затошнило от непривычно крепкого табака, и остальные проблемы поневоле отступили. Понятно, что временно. Но хоть так.
– Ужасная дрянь, – сказал он наконец прорезавшимся голосом.
– Да, – кивнул незнакомец. Он выглядел страшно довольным собой. – Хуже стакана водки на голодный желудок. Это не то «Монте-Кристо», не то «Лигерос»; в общем, кубинская сигарета, из обрезков сигарного табака, таких уже давно не делают. Ну или делают, но в Европе точно не продают. Но у меня в кармане как раз завалялась одна. Рад, что вам пригодилась. Добро пожаловать домой.
– Я был… где-то не здесь? – спросил Ганс. – На том свете?
– Можно и так сказать, – легко согласился незнакомец. – Но лучше не надо, потому что это неправда. Такой же «свет», как этот, ничем не хуже. Читали в детстве фантастику? Ну, тогда совсем просто. Считайте, это был параллельный мир. И знаете, что я вам в связи с этим происшествием посоветую? Никогда не стирайте свои штаны.
– Что вы сказали? – Ганс был уверен, что ослышался. – Сразу после «параллельного мира»?..
– Я сказал: не стирайте свои штаны. Если они сами высохнут, на них останутся следы от морской соли. Такие противные белые разводы – ну вы же у моря выросли, знаете, что я имею в виду.
Ганс молча кивнул, не понимая, к чему он клонит.
– У вас будет хоть какое-то доказательство, – завершил незнакомец. – Не самое убедительное, но гораздо лучше, чем ничего. Про некоторые невозможные события лучше точно знать, что они действительно были. Потому что если от них отмахнуться – а отмахнуться захочется, так уж устроен наш ум – считайте, все было зря. Даже море. А с ним так обращаться нельзя.
Девятый круг
Тони Куртейн
Тони Куртейн шел по неширокой темной улице. Шел как бы помимо воли, не предпринимая никаких специальных усилий, ноги сами делали это, пока он растерянно оглядывался по сторонам.
На первый взгляд, вполне обычная улица, даже смутно знакомая, как будто уже бывал здесь – то ли очень давно, то ли во сне, то ли просто пьяным. Но что-то с ней было явно не так. И ведь сразу не скажешь, что именно. Дома, пожалуй, немного выше, чем следует; впрочем, далеко не все. Среди них попадаются уродливые и просто безликие коробки с окнами, но их не настолько много, чтобы радикально испортить общий вид. Большинство окон темные; оно и неудивительно, все-таки ночь на дворе. Но некоторые утешительно сияют всеми оттенками тихого домашнего света – голубым, бледно-желтым, красноватым, зеленым, белым, как лунный диск; это зависит от мощности лампы, цвета абажура и занавесок, обычное дело, все как у нас, – думал Тони Куртейн. – А деревья вообще те же самые: липы, каштаны, клены. И цветы на клумбах похожи, насколько их можно разглядеть в темноте. Вот фонари, кстати – да, совершенно другие, гораздо менее яркие, тускло-оранжевые. Довольно неприветливые фонари. Может быть, поэтому мне здесь так неуютно? Освещение много значит. Но скорее всего, проблема как всегда в голове. Слишком часто слышал, будто Смотритель маяка ни при каких обстоятельствах, просто в силу своего устройства не может целиком очутиться на Другой Стороне. А я все-таки здесь.
Я на Другой Стороне, – думал Тони Куртейн. – Интересно, как так вышло? Я же ничего для этого не предпринимал. И вообще ничего особенного не делал, просто сидел в кресле с газетой, пил адарский айвовый сидр, услышал какие-то звуки внизу, поднялся проверить, что там случилось, и вдруг сразу – ррраз! – почему-то уже иду по улице, темной и угрожающей, как в фильме ужасов; впрочем, скорее всего, она такой просто кажется. От эффекта внезапности и из-за тусклых фонарей.
– На самом деле это нормально, – раздался откуда-то справа, из темноты голос его старого друга.
То есть, друг конечно был не его, а здешнего двойника, но Тони Куртейн давно привык, что жизнь у них более-менее общая. Как же все перепуталось, а.
– Я имею в виду, – продолжил голос, – нормально, что Смотрители маяка иногда меняются местами. По уму, именно так и должно быть, иначе какой смысл? На кой вообще сдался двойник, с которым нельзя обменяться реальностями? Что это за жизнь? Просто твои предшественники не успевали дождаться этого прекрасного момента, слишком рано сбегали на пенсию. В таких случаях принято говорить: «и их можно понять», – но на самом деле, лично я совершенно не понимаю. Как можно по доброй воле в самом начале выйти из такой интересной игры?
– То ли нервы у них не выдерживали, то ли, наоборот, слишком скучно делалось, – неохотно объяснил Тони Куртейн; он терпеть не мог злословить, тем более, о коллегах, но тут само сорвалось с языка. – Я тоже не понимаю, зачем так быстро отправляться в отставку, – добавил он. – Сам только лет через двадцать по-настоящему вошел во вкус. Но нельзя забывать, что все люди разные. У меня есть приятель, заядлый бегун, так он тоже удивляется, что я не могу пробежать десять километров, не останавливаясь. Говорит, это же такой пустяк… Так, стоп, погоди. Ты сказал: «Меняются местами», – я тебя правильно понял? Что это значит? То есть мой второй сейчас… там? Вместо меня?!
