– Я? – изумилась Наташа.
– Ну да, вы. Давайте-ка сюда эти глупые платья…
И Голенищев-Ноэль забрал у Наташи тяжелые наряды, которые, по правде говоря, успели ей порядком надоесть, потому что тащить одновременно их и кота было довольно-таки обременительно.
– У меня тут меха для съемки, – продолжал фотограф, водружая платья на вешалку, на которой уже висело десятка два самых разных нарядов, в чехлах и без них, – вечернее платье из валансьенских кружев и еще какая-то ерунда. Но этот дурацкий павильон меня убивает.
– Правда? – машинально спросила Наташа. Она уже увидела то самое платье из кружев, о котором так пренебрежительно отозвался собеседник, и ее сердечко затрепетало от восторга.
– Конечно. Что тут можно сделать? Ну, задник какой-нибудь поставить, столик воткнуть, статую. Пару ступенек. Драпировки протянуть, – Голенищев поморщился и обернулся к рабочим. – Нет, эту колонну левее… А ту переставьте вглубь. Нет, ближе ко мне. Чуть-чуть правее… Ладно, оставьте так. – Он вздохнул и поглядел на Наташу. – Так вы согласны поработать манекеном?
В то время это слово означало и собственно неодушевленный манекен, и манекенщицу.
– Да! – выпалила Наташа, больше всего боясь, что ее новый знакомый передумает.
– Очень хорошо, – одобрил фотограф. – Пойдемте, я покажу, где вы можете накраситься для съемки.
Глава 13
Прорыв
Казалось бы, что может быть легче, чем надеть прекрасное кружевное платье, накинуть на плечи меховой палантин и принять изысканную позу перед камерой? Однако через несколько часов Наташа была близка к тому, чтобы расплакаться.
Перво-наперво выяснилось, что она не умеет наносить макияж, необходимый для съемки, и фотограф сам загримировал ее и сам сделал ей прическу, которая, с его точки зрения, была нужна для фотосессии. Затем платье, о котором Наташа так мечтала, не подошло ей по размеру – оно оказалось широковато в талии. Впрочем, эту проблему тоже решили, заколов сзади ткань булавками.
Туфли же, которые привезли для съемки, наоборот, оказались Наташе малы, потому что вообще-то они предназначались для другой манекенщицы, с меньшим размером ноги.
– Ничего не поделаешь, туфли должны быть в кадре, – сказал Голенищев, и Наташа поняла, что придется терпеть.
Все четыре с половиной часа, пока шла съемка, она чувствовала себя, как вредная дочка мачехи, посягнувшая на хрустальную туфельку Золушки. А между тем фотограф требовал от нее улыбаться, поворачиваться в разные стороны, принимать разные позы и ни в коем случае не кукситься.
Мармелад тоже доставлял немало хлопот. Он отворачивался от объектива именно тогда, когда надо было смотреть в него, в момент съемки менял положение на руках у Наташи и вообще вел себя своенравно, как и всякое животное.
Париж заливало палящее солнце, бывший самолетный ангар раскалился, и в нем было практически нечем дышать. Но Голенищев, казалось, ничего не замечал. В наглухо застегнутой рубашке и корректнейшем галстуке он снимал кадр за кадром, время от времени требуя от ассистентов переставить задник или передвинуть реквизит. Юпитеры светили на полную мощность, Наташа чувствовала, как по телу у нее течет пот, и боялась, что грим тоже поплывет в самый неудачный момент.
Наконец фотограф объявил, что ее съемка закончена. Сдавленно охнув, Наташа опустила Мармелада на пол, возле вешалки сбросила обувь, стащила меховой палантин, кое-как повесила его и босиком прошла в небольшую гримерку, предназначенную для манекенщиц.
На девушку тотчас уставились три пары недружелюбных глаз. Это были модели, которых Голенищев должен был снимать сегодня и которые не испытывали никакого восторга оттого что модный фотограф пропустил вперед никому не известную дебютантку. Одна из девушек курила, жадно затягиваясь, и ее окутывало чуть ли не облако сигаретного дыма.
– Хорошо поработали? – двусмысленно спросила крашеная блондинка, которая сидела, закинув ногу на ногу и обхватив колено руками.
– Просто замечательно, – объявила Наташа гордо. – Великолепно!
Она была вся в поту, ноги ныли, от грима щипало кожу, но она скорее умерла бы, чем призналась этим ухоженным и недружелюбным особам, как ей на самом деле скверно.
– И давно ты этим занимаешься? – спросила девушка с сигаретой.
– Нет, – честно ответила Наташа, не вдаваясь в подробности, и стала вынимать из платья булавки.
Третья манекенщица до сих пор молчала, меряя новенькую настороженным взором, но, очевидно, решила, что настало время указать ей на ее место.
– С такой внешностью, как у тебя, я бы на многое не рассчитывала, – высокомерно заявила она. – То, что тебя фотографировали, еще не значит, что твои снимки возьмут в журнал, а если не возьмут, ничего тебе не светит.
У Наташи дрогнули губы, но она вспомнила кое-какие разговоры манекенщиц у графини Берг и решила не оставаться в долгу.
– Ты, главное, почасовую оплату бери, – выпалила она. – Больше получится. А обо мне не беспокойся.
По выражению лица третьей манекенщицы Наташа поняла, что попала в точку. Две другие девушки переглянулись и захихикали. К счастью, на этом месте в дверях возник ассистент, который попросил манекенщиц пройти на съемку.
– А это вам, – добавил он, протягивая Наташе конверт.
В нем лежало сто франков. За месяц работы у графини Наташа не получала и четырехсот. Девушка так опешила, что забыла даже сказать «спасибо».
Все ушли, и она осталась одна, если не считать Мармелада, который уселся на стол под лампионами и, шевеля усами, зачарованно таращился на коробку с рассыпной пудрой. Переодеваясь в свою одежду, Наташа поймала себя на мысли, что ненавидит ее. Ей безумно не хотелось расставаться с платьем, которое она надела для съемки, но она знала, что не имеет права забирать его, и погладила его рукой на прощание, как живое существо.
– Идем, Мармелад!
Впопыхах Наташа совсем забыла стереть грим, и, когда она, доставив кота на авеню Клиши, вернулась в дом моды, служащие поглядели на нее с изумлением.
– Где ты пропадала? – сурово спросила Нина Сергеевна.
– Меня снимал мсье Ноэль, – ответила Наташа. – Новый фотограф. Он был сегодня вместо мсье Фери.
Нине Сергеевне очень хотелось уличить во лжи девчонку, которая, по мысли немолодой дамы, была всегда недостаточно с ней почтительна. Нина Сергеевна являлась вдовой тайного советника и искренне страдала, если чувствовала, что ее мало уважают – а это чувство не покидало ее никогда, ни при каких обстоятельствах. В метро ее без всякого уважения толкали, цветочница продавала ей цветы, разговаривая недостаточно любезным тоном, кассирша в магазине отсчитывала Нине Сергеевне сдачу точно так же, как какой-нибудь другой покупательнице, и вообще мир так мало ее ценил, поэтому неудивительно, что в нем то и дело происходили войны, революции, землетрясения и всякие катаклизмы.
