– Предупреди родителей, чтобы они не откровенничали с репортерами.
– При чем тут мои родители?
– Я не знаю, но газетчики беспринципны и продажны. Мало ли что им взбредет в голову? – граф испытующе посмотрел на жену. – Ты больше ничего не хочешь мне сказать?
– О чем?
– Не знаю. О чем-нибудь.
– Как ты думаешь, кто его убил? – неожиданно спросила Наташа.
– Мориса?
– Кого же еще?
– Если не Симона, то я даже не знаю. Но раз ты говоришь, что она ни при чем, я тебе верю, – он улыбнулся, и его обычно сдержанное лицо словно осветилось изнутри.
– А это не могла быть Раймонда? – рискнула Наташа озвучить мысль, которая уже давно ее мучила.
– Моя дочь? – изумился граф.
– Ты же сказал, что она умела открывать запертый ящик стола, в котором Морис хранил пистолет. Взяла оружие, убила его и Симону, ее труп где-нибудь закопала и представила все так, что убийца Симона.
– Это какой-то детективный роман, – промолвил Робер слабым голосом. Он опустил глаза, заметил, что вилка лежит неправильно, и вернул ее на место.
– Признайся, разве тебе не приходила эта мысль?
– Что моя дочь – убийца?
– Что из того, что она твоя дочь? Он постоянно ее унижал. Может, ей просто надоело терпеть?
– Я надеюсь, – медленно проговорил граф, – ты не сказала этого Буало?
– Нет. А обязательно было ему говорить? Он умный, думаю, он и сам догадается.
– С чего ты взяла, что он умный?
– Не знаю. А может быть, и знаю. Он не давит, не удивляет какими-то полицейскими фокусами, даже не пытается особо к себе расположить. Просто хоп – и ты уже все ему сказала. Выложила начистоту, как есть.
Граф подался вперед.
– Наташа, он комиссар уголовной полиции. И все, что ты ему скажешь, он может использовать для того, чтобы обвинить тебя, меня или кого-нибудь еще. – Он помолчал, а потом добавил: – Мне кажется, ты недооцениваешь серьезность положения.
Наташа надулась. Она не любила, когда муж говорил с ней таким тоном, словно она была маленькой девочкой и нуждалась в том, чтобы ей объясняли очевидные вещи. К тому же подобные моменты подчеркивали разницу в возрасте между ней и Робером – разницу, которая когда-то ее настораживала и о которой она теперь предпочитала не вспоминать.
– Ты ведь тоже думал об этом, да? – спросила она. – О Раймонде.
– Никогда.
– Но это же самое очевидное решение! Из всех, кто его знал, только у нее был настоящий мотив.
– Перестань. Это нелепо.
– Почему? Потому что она твоя дочь? А если выяснится, что убийца на самом деле близкий тебе человек? Что ты тогда будешь делать?
Граф вздохнул.
– Наташа, я могу поклясться тебе чем угодно, что Раймонда никого не убивала.
– Ты настолько в ней уверен?
– Представь себе.
– Ну а я, представь себе, уверена в Симоне, – Наташа отпила глоток чая и ослепительно улыбнулась. – Странно тогда получается: убийство есть, а убить вроде бы никто не мог.
– Просто мы чего-то не знаем, – проговорил граф, хмурясь. – Я думаю, где-то Морис допустил ошибку, которая стоила ему жизни. А! – он махнул рукой. – Пусть полиция ищет, в конце концов, это их работа.
Пока граф де Круассе и его жена обсуждали, кто и за что мог прикончить Мориса де Фермона, в другой части Парижа, на бульваре Тампль, комиссар Буало только что сел за стол.
В отношении работы комиссар придерживался правила оставлять все за порогом дома, особенно если речь шла о текущих расследованиях. Однако каким-то непостижимым образом его кругленькая, энергичная, добродушная супруга всегда оказывалась в курсе того, чем он занимался, и нередко даже угадывала, что он собирается предпринять.
Будь комиссар склонен к мистике, он бы заподозрил, что его жена обладает недюжинными телепатическими способностями; но так как он был человеком сугубо практическим, он полагал, что мадам Буало снабжают информацией жены других стражей порядка. Она входила во всевозможные комитеты помощи семьям полицейских, которые погибли при исполнении обязанностей, а также по мере сил занималась благотворительностью. В связи с чем у нее имелось большое количество знакомых в самых разных слоях общества, а при ее таланте сходиться с людьми узнать то, что ей нужно, не составляло особого труда.
Как только комиссар увидел вечером на столике жены стопку модных журналов с множеством закладок, он сразу же понял, что ему не избежать разговора о Натали и ее возможной связи с делом Мориса де Фермона. За ужином, впрочем, он какое-то время перебрасывался с женой репликами по поводу собственных детей. У четы Буало их было двое, сын и дочь, но они давно отделились от родителей, занимались, что называется, чистой работой и порой не упускали случая подчеркнуть ее преимущества. Комиссар же плохо переносил намеки на то, что его деятельность чем-то уступает деятельности чиновника мэрии или что люди, с которыми он сталкивается во время многих своих расследований, находятся на самом дне общества, и любой контакт с ними не делает ему чести. Если в семье до сих пор не случалось крупных скандалов между поколениями, то только потому, что мадам Буало, помимо всего прочего, была великим миротворцем и не допускала, чтобы ситуация дошла до точки кипения.
– Тебе положить еще рагу? – спросила она.
– А? Да, конечно.
Он смотрел, как она хлопочет, и поймал себя на ощущении, что его жизнь – то, что принято называть личной жизнью – покоится на крепком фундаменте. Он не понимал – и не одобрял – семьи, в которых мужья и жены изменяли друг другу, либо с самого начала не имели ничего общего, либо теряли друг с другом связь и изредка объединялись под общей крышей лишь потому, что некуда больше идти. Мадам Буало почувствовала его взгляд, подняла голову и улыбнулась. Она была не то чтобы красавица, но приятная на вид, невысокая и, что называется, крепко стоящая на ногах. Свои темные волосы она стригла довольно коротко и убирала в простую прическу. Даже дома она была чуть-чуть, в меру, надушена и носила нарядное платье, что не мешало ей хлопотать у плиты и ухаживать за многочисленными декоративными растениями. Иногда комиссар в шутку говорил, что она, наверное, тайком вынесла половину Ботанического сада, расположенного на другом берегу Сены. Однажды, глядя в спальне на цветущую орхидею какой-то свирепой расцветки, Буало мрачно предположил, что она дождется, когда они заснут, вылезет из горшка и сожрет их. Мадам Буало смеялась до слез, и с тех пор орхидея-людоедка стала их фирменной домашней шуткой. В хорошем настроении Буало спрашивал, не проглотил ли цветок почтальона и не прогулялся ли он ночью к соседям, дабы закусить их терзающей пианино бледной дочерью. Но сегодня комиссару было не до шуток, и жена, всегда чуткая к переменам его настроения, разумеется, это заметила.
