Зазвонил телефон.
– Да заткнись ты! – буркнул комиссар, не сдержавшись.
Он почему-то не сомневался, что звонит следователь Тардье, который уже не преминул поставить ему на вид, что прочесывание территории между Сен-Клу и Парижем дало весьма скромные результаты.
Телефон умолк. Буало постарался устроиться в кресле поудобнее, сцепил пальцы на животе и задумался.
Предположим, Морис на пару с Симоной решил шантажировать Наташу, и она их убила. Но при чем тут семейный доктор? Кроме того, Арман говорил, что Морис и Симона замышляли что-то уже несколько месяцев назад, когда Наташа еще не была графиней и не представляла в денежном плане никакого интереса.
Наркотики – вспомнил Буало. Симона была пациенткой доктора Гишара, который лечил ее от наркотической зависимости. Может быть, она придумала, как наладить сбыт, доставая наркотики с помощью доктора? А Морис взял на себя роль распространителя?
Недавно Буало уже наводил справки в отделе борьбы с наркотиками, но для очистки совести снова позвонил туда. Нет, доктор Гишар не был замечен ни в чем подозрительном. Нет, если бы такой, как Морис де Фермон, занялся сбытом наркоты, они бы в отделе сразу заметили. Нет, ни один осведомитель не упоминал ни о нем, ни о Симоне, ни о докторе.
Комиссар повесил трубку, прошелся по кабинету и выглянул в окно. И тем не менее, сказал он себе, Морис что-то замышлял на пару с Симоной, и каким-то образом к этому оказался причастен доктор Гишар, а результатом стало то, что как минимум двое из них были убиты.
«Предположим все-таки, что Симона осталась жива… Что она не вернулась на бульвар Османа, потому что была до смерти напугана… Где тогда вторая пуля? Зачем понадобилась лопата? Раз ее забрали, значит, срочно требовалось спрятать труп. Либо убийца закопал где-то тело Симоны, либо она сама смогла его прикончить, и тогда…»
Комиссара отвлек шум в коридоре. В раздражении он высунулся за дверь – и увидел полицейского, который пытался унять огненно-рыжую девицу в полупрозрачном платье с блестками. В волосах у девицы торчали пестрые перья, накладные ресницы доставали до середины щеки, рот был увеличен и густо закрашен алой помадой, и вдобавок на незнакомке красовалась забавная коротенькая шубка, сшитая из шкурок нескольких видов зверей. Обладательница шубки упиралась и верещала так, что ее, наверное, было слышно на том берегу Сены.
– Уйди, падла! – кричала она во все горло. – Не трожь меня! Ничего не скажу, хоть в тюрьму меня сажайте!
– Это что такое? – озадаченно спросил Буало у стоявшего поблизости бригадира Шапеля.
– Одна из подружек Мориса, Анриетта Ривьер, – ухмыльнулся бригадир. – Комиссар, я уже не знаю, что с ней делать. Такая скандалистка, что…
– А! Комиссар! – хищно обрадовалась девица и, выдрав свой локоть из цепких пальцев конвоира, бросилась к Буало. – Так это вы… – Она всмотрелась в его лицо и неожиданно сменила тон: – Слушайте, я же вас знаю! Ну точно! Вы тот полицейский, который нашел ребенка?
– Ну, я, – проворчал Буало, насупившись.
– Вы же его спасли! – восхитилась девица. – Нет, я ничего не хочу сказать, все полицейские – сволочи, но вы молодец! Слушайте, чего он от меня хочет? – она ткнула пальцем в сторону Шапеля.
– Задать вам несколько вопросов по поводу Мориса де Фермона, чье убийство мы расследуем, – ответил комиссар.
– Ну так и надо было сразу говорить! – объявила девица. – Хочешь поболтать про Мориса – пошли! Размерчик его я тебе не скажу, честно признаюсь – забыла, но что вспомню, то расскажу.
Провожаемый ироническими и сочувственными взглядами коллег, Буало пропустил Анриетту Ривьер в кабинет и вошел следом за ней, следя за тем, чтобы не наступить на длиннющий шлейф ее платья.
– Это что такое? – изумилась Анриетта, оглядываясь. – Это убожество – кабинет комиссара? А получше тебе ничего дать не могли? Когда я только приехала в Париж, у меня хата и то была побольше. Нет, ну ты посмотри! Курево есть? – она села на стол Буало и закинула ногу на ногу.
– Морис де Фермон, – напомнил комиссар. Он не делал попытки ссадить Анриетту со стола и вообще держался так, словно каждый день видел таких, как эта экспансивная разбитная девица.
– Ну чего Морис-то? – зачастила Анриетта. – Ну да, знала я его, мужик как мужик, не жадный – это да. – Голосом она произвольно ставила знаки препинания, и интонация у нее была не совсем такая, как у большинства людей. – Ты, наверное, хочешь знать, как мы – апчхи! – познакомились. Я, понимаешь, танцую – нет, не в балете, не судьба. Не удивляйся! – (Буало и не думал удивляться.) – Ну вот он и приперся за кулисы варьете, в котором я выступала. – апчхи! Что ж у тебя тут столько пыли-то? Ненавижу пыль! Ну, то да се, потом мы перепихнулись, потом встречались – иногда два раза в неделю, иногда раз в месяц. Но я тебе сразу скажу как есть: я ни сном, ни духом, кто его ухлопал. Жаль его, конечно, он ничё так был. По сравнению с другими – так ваще прынц! – Последние два слова она произнесла, словно подтрунивая над самой собой.
– Когда ты последний раз его видела? – спросил комиссар.
– Думаешь, я знаю? – Анриетта вздохнула и почесала нос, скорчив забавную гримасу. – Все лето мы работали на юге. Его там не было, значит, я могла с ним встречаться… в мае, да? Ну да, он мне еще духи ландышевые подарил.
В то время во Франции существовала традиция дарить женщинам на первое мая духи с ароматом ландыша.
– Большой флакон, – продолжала Анриетта увлеченно, – дорогие! Наверное, его жене не подошли, и он мне передарил. А я что? Я не против. Таким, как я, на многое рассчитывать не приходится.
– Ты знала, что он женат?
– Конечно. Они все женатые. Других не бывает. Зачем женятся, непонятно. Жен своих не любят. Мерзости о них говорят такие, что слушать тошно. Тесть вон его тоже огорчил: должен был помереть, да не помер.
– В смысле?
– Ну, может, я чё не так поняла. Морис уже планы строил, что сделает с наследством. Вот, говорит, старик помрет, и я наконец-то заживу. Я говорю: с чего ему помирать? Болен он? Морис чуть с кровати не упал от смеха. Нет, говорит, не болен, но все равно что болен. Я говорю: как это? Да ты, говорит, голову себе не забивай, вредно это, ля-ля, я придумал идеальный план, теперь надо только ждать. Потом я узнала, что его теща померла, шарфиком ее удавило. Совсем как Айседору Дункан, вы ее, может, помните. Говорю Морису: как так, ты говорил, что тесть помрет, а померла теща? Да, говорит, не обращай внимания, ошибся я. А в другой раз пришел пьяный, злой, как черт, все бухтел: женился, женился, сука, тварь, никому нельзя верить, обещал же, что сдохнет, никому верить нельзя. Я только после узнала, что его тесть, как овдовел, так сразу новую жену себе нашел. Ну и, наверное, сразу вылечился, в жизни и не такое бывает…
Буало ошалело глядел на болтушку-танцовщицу, взгромоздившуюся на его стол, и чувствовал, как все куски головоломки, которые он уже отчаялся собрать, встали на свои места. Он понял, что с самого начала ошибся в Наташе. Она не была убийцей, но она была из тех женщин, вокруг которых вечно что-то происходит.
