«Если бы Элен не было…»
Но было совершенно глупо надеяться, что жена просто так возьмет и исчезнет лишь для того, чтобы сделать ему приятное.
«Ах, если бы ее любовник свернул ей шею… Или не он, а кто-нибудь еще…»
Он не сразу пришел к мысли самому избавиться от жены, стоящей у него на пути. Поначалу ему показалось забавным обдумывать ее устранение со всех сторон, как какую-нибудь математическую задачу. Его раздражали длинные шарфы, которыми она прикрывала свою дряблую шею. Он вспомнил, что какая-то танцовщица погибла, когда ее шарф закрутился вокруг колеса, а Элен часто разъезжала в открытой машине.
«Все сочтут, что это несчастный случай… Конечно, если устроить все с умом».
И неожиданно он успокоился. Наконец-то он избавится от этой обузы; к тому же, если он ее убьет, она не станет его вдовой и не будет сношаться со своими любовниками на его кровати (воображение подсказывало ему и такие нелицеприятные подробности). Все просто: Элен исчезнет, он женится на Наташе и постарается протянуть как можно дольше; совсем как на фронте, да, как на фронте. Убей врага и выживи – что-то вроде того. А жена уже давно сделалась его врагом.
Устранить Элен оказалось легче, чем занять в сердце Наташи место Армана; но он добился и этого. Чтобы второй жене досталось после его смерти как можно больше, он переписал завещание в ее пользу. Он ничего для нее не жалел, осыпал деньгами ее родных и радовался любым ее капризам. Однажды она захотела немедленно ехать в Венецию, и он уступил. Только в вагоне поезда он понял, что оставил в Париже лекарство, которым его снабдил доктор Гишар.
Они с Наташей осматривали Венецию, жена восторгалась, а он слушал ее и думал, что умирает, что рак вот-вот даст о себе знать чудовищными болями, и Наташа испугается, а потом будет плакать (он так любил ее, что это пугало его больше, чем перспектива собственных страданий). За ужином он почти ничего не ел, и желудок только немного ныл. Мысленно Робер приготовился к тому, что завтра может произойти нечто ужасное, что один из тех приступов, которые он наблюдал у матери, накроет и его. Однако назавтра ничего не произошло, и послезавтра тоже.
Они с женой провели в Венеции две недели, и желудок под конец почти не давал о себе знать. Решившись, Робер отправился к местному светилу, специалисту по заболеваниям того, что на своеобразном языке медицины зовется «желудочно-кишечным трактом». Специалист осмотрел его, заставил сдать анализы и пройти кое-какие обследования, после чего на ломаном французском объявил, что у signor conte
[10] обыкновенный гастрит, да еще он очень исхудал, но ничего страшного, синьор, ничего страшного. Никакого рака – no
[11] – niente
[12].
Когда Робер вернулся в гостиницу, Наташа обратила внимание, что он как-то странно выглядит.
– Что с тобой? – встревожилась она.
– Ничего, – ответил он, улыбнулся и упал в обморок.
Итак, один врач объявил, что он умрет, а другой – что он будет жить. Разумеется, итальянец мог и заблуждаться. Рак – наследственная болезнь; мать умерла от рака желудка; доктора Гишара Робер знал давно, и тот вовсе не производил впечатления человека легковесного, раздающего смертельные диагнозы направо и налево. Но кое-что все же насторожило графа: он вспомнил, что после приема порошков доктора его часто тошнило, а без них тошнота полностью прошла. Вернувшись в Париж, он разыскал своего старого армейского приятеля, который работал в химической лаборатории, и попросил произвести анализ лекарства.
– Я ничего не понимаю, – признался приятель после того, как результаты исследования были готовы. – Здесь несколько типов лекарств. В половине бумажек рвотное, причем довольно сильное. Применяется оно в основном при отравлениях, когда надо экстренно очистить желудок. В других бумажках лекарство, которое прописывают при гастрите. Особого толка от него нет, но больному обычно кажется, что ему стало лучше. Никаких следов болеутоляющих средств я не нашел. В какой аптеке тебе намешали всю эту дрянь?
Он увидел выражение лица Робера и невольно попятился.
– Я вынужден просить тебя, чтобы все это осталось между нами, – проговорил граф, нехорошо оскалившись. Он дернул шеей и резко ослабил узел галстука, словно тот душил его.
Итак, доктор Гишар, которого он знал много лет и которому доверял, обманул его – внушил, что у него рак, и всучил средство, которое вызывало приступы рвоты, а затем создавало иллюзию улучшения. Зачем? Да затем, что Робер не скрывал, что если когда-нибудь заболеет раком, терпеть мучения не станет и предпочитает покончить с собой.
Сам по себе доктор, конечно, не мог додуматься до такого; кто-то его подтолкнул, кто-то посулил ему деньги – или что-то еще. На память Роберу тотчас пришли ухмылки Мориса в его присутствии; зять улыбался как человек, который что-то знает.
«Уж не стоит ли он за этой комбинацией?» – думал граф, чувствуя, как его охватывает непреодолимая, жгучая ненависть и руки сами собой сжимаются в кулаки.
И все же, наверное, он ограничился бы одними подозрениями, если бы не случай. Однажды на дороге Руан – Париж машина графа заглохла, он постучался в ближайший дом – и к своему удивлению увидел на пороге Жиру.
– Господин граф? – нисколько не удивившись, промолвил бывший слуга. – Заходите.
– Я… у меня машина, мне только позвонить… – начал Робер.
Он не знал, о чем говорить со слугой. Тот почти не изменился с тех пор, когда граф видел его в последний раз.
«Вероятно, обзавелся семьей, деньги у него есть… – думал Робер, проходя в дом. – Надо было пройти дальше, постучать к кому-нибудь другому… Но откуда я знал, что он здесь живет?»
Однако в доме не чувствовалось женской руки, а первое, что граф увидел в гостиной, были снимки его матери, стоявшие всюду в дорогих рамках. Это его поразило.
– Я ее очень любил, – просто сказал Жиру, проследив за направлением взгляда гостя. – Хотя все почему-то думали иначе… Может быть, вы хотите кофе? Или чего-нибудь поесть?
– Я… кофе, наверное, да, – пробормотал Робер.
Жиру принес кофе, они сели за стол и заговорили – на нейтральные темы, о том о сем. Вечерело, и графу чудилось, что где-то рядом витает дух его матери и что она одобряет его – что при ее жизни случалось редко, потому что она казалась строгой, не склонной к сантиментам британкой и даже называла его на английский манер не Робер, а Роберт.
– Значит, вы сейчас нигде не работаете? – сказал граф. – Послушайте, Жиру, – решился он, – вы не могли бы помочь мне с одним делом? Я… Со мной сыграли очень скверную шутку, и я дорого бы дал, чтобы узнать, кто за этим стоит.
– Что нужно сделать? – спросил Жиру очень просто.
